Культовая фигура восьмидесятых: Высоцкий
Кассеты с его песнями переписывали бесконечно — и затирали до дыр от постоянного прослушивания. Его обожали все — и подростки, хриплыми голосами в подъездах певшие «под Высоцкого», и заядлые театралы, и пьющие офицеры в дальних гарнизонах, и интеллигенты, и уголовники, и диссиденты, и кагэбэшники. От тайги до британских морей. И каждый находил свое, лишь про него сказанное, до боли родное. Было и про тещу. Было и про свободу. Было и про войну. И про спорт. И про алкоголиков. И про шизофреников. И про моряков-шоферов. И про скалолазов. И все
Органический сплав артистического дарования, своеобразной манеры исполнения и искренности сотворил чудо. Но и тексты песен, сами по себе, не только «приходились ко двору», но и легко запоминались, становились истинно народными — и при этом горячо любимыми. Как, например, тут же разошлась по стране после фильма «Вертикаль» «Песня о друге»:
— Если друг оказался вдруг
— И не друг и не враг, а так.
— Если сразу не разберешь,
— Плох он или хорош.
Он много писал и пел о войне. О войне тогда писали все. Но в его
— Я не люблю уверенности сытой,
— Уж лучше пусть откажут тормоза.
— Досадно мне, коль слово «честь» забыто
— И коль в чести наветы за глаза.
— Когда я вижу сломанные крылья,
— Нет жалости во мне, и не спроста:
— Я не люблю насилья и бессилья,
— Вот только жаль распятого Христа.
— Я не люблю себя, когда я трушу,
— Я не терплю, когда невинных бьют.
— Я не люблю, когда мне лезут в душу,
— Тем более, когда в нее плюют.
Он работал с полной самоотдачей, «на нерве», загоняя себя, как лошадь. И сам чувствовал, что чересчур. но натура не позволяла жить по-другому. Будто предчувствовал, что жить осталось немного.
— Сгину я — меня пушинкой ураган сметет
— с ладони,
— И в санях меня галопом повлекут по снегу
— утром, —
— Вы на шаг неторопливый перейдите,
— мои кони,
— Хоть немного, но продлите путь
— к последнему приюту!
— Чутьпомедленнее, кони, чуть помедленнее!
— Не указчики вам кнут и плеть!
— Но что-то кони мне попались
— привередливые —
— И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Обстановка в стране была не самая подходящая для искренности. Он вкалывал, как каторжный — в театре, на концертах — но было ощущение, что все впустую, что Слово вязнет в паутине лжи и лицемерия. Его обожала страна — от мала до велика, — а официально его как бы и не было. Самопальными кассетами можно было заполнить небольшое море, а пластинок — раз-два и обчелся. Так и жил. Мотался с гастролями. Выступал в каких-то захолустных клубах и дико уставал. Мучила депрессия, пытался спасаться извечным русским средством — алкоголем и новомодным иностранным — наркотиками. Что только приблизило развязку. Благодаря Высоцкому, Галичу, Окуджаве, Визбору, Киму давно забытый — средневековый — жанр бардовской песни обрел новую жизнь, завоевал заслуженные любовь и уважение. Но, не будь Высоцкого, авторская песня осталась бы увлечением довольно небольшой группы приверженцев. Высоцкий в качестве аудитории подарил ей всю страну.
Настало новое время. И прозвучали новые песни: Андрей Макаревич, Виктор Цой, Илья Кормильцев, Юрий Шевчук, Борис Гребенщиков. Не будь у их авторов детского увлечения Высоцким — услышали ли бы мы их?