Пейзаж в произведениях Тургенева
Главными для героев не только повестей, но в конечном счете и романов Тургенева становятся коллизии и драмы не социальные, а онтологические, и в их числе драматическое взаимоотношение с Природой. Дело в том, что в качестве представителя новой истории человечества тургеневский герой (это общее положение натурфилософии Шеллинга, Ф. Шиллера, Гегеля), в отличие от человека античного, утратил свойственную тому непосредственную связь с природой, древними людьми одухотворяемой и обожествляемой.
Сверх того, как самоценная в своих глазах Индивидуальность,
Вот первый, сформулированный будущим романистом, в ту пору студентом Берлинского университета, в письме к «проповеднице Евангелия природы», как именовали немецкую романтическую писательницу Беттину фон Арним: «Стоит только выйти в открытое поле, в лес — и если, несмотря на все радостное состояние души, чувствуешь все же в сокровенной ее глубине какую-то сдавленность, внутреннюю скованность, которая появляется как раз в тот миг, когда природа овладевает человеком, — тогда узнаешь свои пределы, ту темь, которая не хочет исчезнуть в ярком свете самозабвенья, тогда скажешь себе: Ты все еще эгоист!. Человек тянется к природе, но она в отношениях с ним стремится всецело овладеть им, безраздельно подчинить своей стихии, на что человек отвечает протестом, ибо при всей очарованности природой не согласен раствориться в ней, хотя и упрекает себя за неодоленный эгоцентризм. Это уже драма, которой не было в природных отношениях героев ни Пушкина, ни Лермонтова.
Как ситуативно похожее на описанное Тургеневым свидание с природой (и мирозданием) можно воспринять лермонтовское стихотворение «Выхожу один я на дорогу.». Здесь лирический герой и природа пребывают в полярно разных состояниях: человек охвачен душевной смутой («Что же мне так больно и так трудно? / Жду ль чего? жалею ли о чем?»); природа и мироздание исполнены гармонии. Тем не менее, борьба между ними и «сдавленность» человека природой в стихотворении отсутствуют, в финале же заявлено желание героя к слиянию с ней («Надо мной чтоб, вечно зеленея, / Темный дуб склонялся и шумел»).
В стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива.» адекватно воссоздана и эмоциональная благотворность такого слияния для лермонтовского героя:
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
Возьмем пушкинскую философскую элегию «Брожу ли я вдоль улиц шумных.», запечатлевшую раздумья лирического героя, вызванные и природой. По крайней мере три ее мотива отзовутся, как мы убедимся позже, в тургеневском творчестве. Это мысль о краткости земного существования человека в сравнении с вечной жизнью природы:
Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.
И констатация постоянных размышлений о неизбежной кончине, свойственных личностно развитому человеку:
День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.
Наконец, определение основного отношения природы к людям:
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
У Тургенева все они присутствуют уже в повести «Дневник лишнего человека» (1850), в финале которой ее умирающий молодым герой заключительный катрен названной элегии даже цитирует. Что же касается мысли Пушкина о равнодушии природы к человеку, то она станет одним из лейтмотивов (концептов) последующих тургеневских произведений вплоть до прозаического стихотворения «Природа» (1879). Однако во многих случаях опять-таки обретет тот драматический и трагический накал, что был чужд и Пушкину. И, напротив, сделается актуальным и близким мирочувствию русского интеллигента на рубеже XIX — XX веков с присущими ему пессимистическими и асоциально-индивидуалистическими настроениями, подчиняющими себе и восприятие природы. Например, в стихотворении «Безглагольность», принадлежащем страстному поклоннику тургеневского творчества Константину Бальмонту:
Есть в Русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность,
Безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, —
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, —
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
Не господство одной природной особи над другими, а одновременная готовность каждой и к самосохранению, и к самоотвержению — вот принцип, позволяющий природе не просто бесконечно поддерживать свою общую жизнь, но и гармонически объединить ее. А если так, то его следовало бы усвоить в своих взаимоотношениях с природой и «современному человеку».
Больше того — этот принцип мог бы, по логике Тургенева, послужить моделью и для отношений общественных (включая любовь и семью), проблема гармонизации которых встала перед русской литературой середины века с остротой не меньшей, чем онтологические вопросы о смысле жизни и назначении человека. Равновеликой последним вопросам была и ее трудность. Ведь, как подчеркивал Герцен, «понять всю святость прав личности и не разрушить, не раздробить на атомы общество — самая сложная социальная задача. Ее разрешит, вероятно, сама история для будущего, в прошедшем она никогда не была разрешена».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)