Художественное описание в романе «Война и мир»
Мысли Герцена и Толстого о «неразумности» истории внешне как будто похожи на то, что в наше время пишут на Западе про абсурдность истории философы и писатели экзистенциализма, но по содержанию противоположны этому. Толстой своим тезисом о стихийности исторического бытия отрицал лишь возможность волюнтаристского «разумного» управления ходом истории, но не отрицал того, что у самого этого стихийного развития есть свои законы. Он только откровенно признавался, что законы эти пока неизвестны, и справедливо утверждал, что для понимания
Свое эстетическое кредо в период создания «Войны и мира» Толстой определил следующим образом: «Цель художника не в том, чтобы разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях. Если бы мне сказали, что я могу написать роман, которым я неоспоримо установлю кажущееся мне верным воззрение на все социальные вопросы, я бы не посвятил и двух часов труда на такой роман, но ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние. Дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться и люблять жизнь, я бы посвятил ему всю свою
Князь Василий Курагин, как и Элен, способен на всегда «одинаковое волнение», т. е. всегда безжизнен. «Маленькой княгине» Болконской не прощается ее вполне невинное кокетство только потому, что и с хозяйкой гостиной, и с генералом, и со своим мужем, и с его другом Пьером она разговаривает одинаковым капризно-игривым тоном и князь Андрей раз пять слышит от нее «точно ту же фразу о графине Зубовой».
Старшая княжна, не любящая Пьера, смотрит на него «тускло и неподвижно», не изменяя выражения глаз. Даже и тогда, когда она взволнована (разговором о наследстве), глаза у нее остаются те же, старательна подмечает автор, и этой внешней детали довольно для того, чтобы судить о духовной скудости ее натуры. Берг всегда говорит очень точно, спокойно и учтиво, не расходуя при этом никаких душевных сил, к всегда о том, что касается его одного. Та же безжизненность открывается в государственном преобразователе и внешне поразительно активном деятеле Сперанском, когда князь Андрей замечает его холодный, зеркальный, отстраняющий взгляд, видит ничего не значащую улыбку и слышит металлический, отчетливый смех. В другом случае «оживлению жизни» противостоит безжизненный взгляд царского министра Аракчеева и такой же взгляд наполеоновского маршала Даву.
Сам «великий полководец», Наполеон, всегда доволен собой, и здесь очень важно то, что, как и у Сперанского, у него «холодное, самоуверенное лицо», «резкий, точный голос, договаривающий каждую букву».
Раскрывая не только характерные признаки типа, но и мимолетные движения человеческой души, Толстой иногда вдруг оживляет эти зеркальные глаза, эти металлические фигуры. Тогда князь Василий перестает владеть собой, ужас смерти овладевает им и он рыдает при кончине старого графа Безухова; маленькая княгиня испытывает искренний и неподдельный страх, предчувствуя тяжкие роды; маршал Даву на мгновение забывает свою жестокую обязанность и способен увидеть в арестованном Пьере Безухове человека, брата; всегда самоуверенный Наполеон в день Бородинского боя испытывает смятенное и беспокойное чувство бессилия. Толстой убежден, что «люди, как реки» и «вода во всех одинокая», что в каждом человеке заложены все возможности, способность любого развития. Она мелькает и перед застывшими, самодовольными людьми при мысли о смерти или при виде смертельной опасности (испытание жизни смертью — излюбленная сюжетная ситуация у Толстого), однако у этих людей возможность не превращается в действительность.
Воодушевиться они могут лишь фальшивой игрой в патриотизм, как Анна Павловна Шерер или Жюли Курагина; шифоньеркой, удачно приобретенной в тот момент, когда отечество переживает грозное время, — как Берг; мыслью о близости к высшей власти или ожиданием наград и продвижения по служебной лестнице, как Борис Трубецкой накануне Бородинского сражения. Их призрачная жизнь не только ничтожна, но и мертва. Она тускнеет и рассыпается от прикосновения настоящих чувств и мыслей. Даже небольшое, но естественное чувство влечения Пьера Безухова к Элен, рассказывает Толстой, подавило собою все и царило над искусственным лепетом салона Анны Павловны, где «шутки были невеселы, новости не интересны, оживление — очевидно поддельно».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)