Сергей Есенин в стихах и в жизни
В 1919 году поэт Сергей Есенин пишет удивительно образное, чуткое стихотворение: Душа грустит о небесах, Она не здешних нив жилица. Люблю, когда на деревах Огонь зеленый шевелится. То сучья золотых стволов, Как свечи, теплятся пред тайной, И расцветают звезды слов На их листве первоначальной. Понятен мне земли глагол, Но не стряхну я муку эту, Как отразивший в водах дол Вдруг в небе ставшую комету.
Так кони не стряхнут хвостами В хребты их пьющую луну… О, если б прорасти глазами, Как эти листья, в глубину. Есенин, как никто другой из русских поэтов,
Причем выразил раздвоенность именно русской души, вечно пребывающей меж двух бездн. Писатель Борис Зубакин, знавший Сергея Есенина, вспоминал в письме к Горькому: «Шло от него прохладное и высокое веяние гения. Лукавый, человечно-расчетливый, двоедушный — вдруг преображался, и все видели, что ему смешны все расчеты земные — и слова и — «люди», и он сам себе — каким он был только что с ними. Он становился в такие минуты очень прост и величав — и как-то отсутствующ. Улыбался все рассеянней и
Он не был «падшим ангелом», он был просто ангелом — земным». Секрет притяжения личности и поэзии Есенина — по сей день загадка для отечественных и зарубежных исследователей. «Есенинский миф» начал рождаться еще при жизни поэта, чему он и сам много поспособствовал. Если футурист Маяковский «делал стихи», то имажинист Есенин «делал» свою биографию. «Это странная и уникальная черта Есенина: легко входить в роль, подставленную литературой, и тяжело расплачиваться за нее в жизни. Сначала — роль «херувима», «пастушка», «Леля», природного дитяти, взысканного мистической «почвенной» праведностью; пять лет спустя — «хулигана». Окрестив себя хулиганом, принимается хулиганить в реальности и, как с иронией отмечает его соперник по литературному хулиганству Маяковский, «шумит в участке».
Еще пять лет спустя, в середине 20-х гг., смиряется с мыслью о близкой смерти и — кончает жизнь в петле», — так пишет Лев Аннинский. «Пусть вся жизнь моя за песню продана», — так объяснил парадокс своей судьбы сам поэт. «Есенинский миф» — это своеобразный диалог стихов и жизни: Засосал меня песенный плен. Осужден я на каторге чувств Вертеть жернова поэм. Есенин был фактически запрещен в начале 1930-х гг., когда приоритет был отдан Маяковскому.
Он не скоро вернулся в мир из полуподпольного существования . Возвращение Есенина можно было сравнить с сильнейшим потрясением, когда страна, только-только пережившая инфернальную эпоху Сталина, снова узнала его гениальные стихи. Отголоски «есенинского мифа» дошли и до наших дней в виде разнообразных сувениров с изображением задумчивого поэта на фоне русских березок. Страшно. Иначе как мещанством души и пошлостью это не назовешь. «В голубой струе моей судьбы / Накипи холодной бьется пена», — как-то обронил Есенин в одном из стихотворений. «Литературная личность» поэта была столь велика, что заслонила собой умного, глубокого и как-то «по-детски» не защищенного человека. Творимый Есениным миф имел глубоко русские, национальные корни.
Его судьба целиком связана с судьбой России. «Россия кричала в нем, кричала им и через него» . Так же, как и Пушкин, Есенин был «живым средоточием русского духа, его истории, его путей, его проблем, его здоровых сил и больных узлов» . Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живется на Руси. В 1905 г. именитый поэт Александр Блок ожидал, что «должен появиться поэт, который принесет в поэзию русскую природу со всеми ее далями и красками, не символическими и не мистическими, а изумительными в своей красоте». 9 марта 1915 г. после встречи с молодым Сергеем Есениным он пишет: «Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные». Вскоре Есенин приобрел славу в петербургских литературных кругом. Однако он всегда осознавал, что для «питерских салонных литераторов с университетской закваской» он интересен как своего рода энтографическая редкость, поэт-самоучка «из низов» отголосок «оперной», сусальной Руси.
В 1925 г. в стихотворении «Мой путь» Сергей Есенин вспомнит: Россия… Царщина… Тоска…
И снисходительность дворянства. Ну что ж! Так принимай, Москва, Отчаянное хулиганство. Посмотрим — Кто кого возьмет!
И вот в стихах моих Забила В салонный вылощенный Сброд Мочой рязанская кобыла. Веками углублявшаяся пропасть между Русью крестьянской и ее верхним, интеллигентским слоем была, наверное, одной из ключевых причин революции, не пощадившей ни дворянина Блока, ни крестьянина Есенина. В рецензии на цикл стихов Есенина «Москва кабацкая» Илья Эренбург писал: «Только в годы революции мог родиться поэт — Есенин. В ее пламени немеют обыватели и фениксом дивных словес восстают испепеленные поэты. …Когда же вы поймете, церемонные весталки российской словесности, что самогонкой разгула, раздора, любви и горя захлебнулся Есенин?
Что «хулиган» не «апаш» из костюмерной на ваших былых bal-masque , а огненное лицо, глядящее из калужских или рязанских рощиц? Страшное лицо, страшные книги. Об этом оскале говорил в трепете Горький, и о нем писал в предсмертном письме А. Блок: «Гугнивая, чумазая и страшная Россия слопала меня, как чушка своего поросенка». Но «любовь все покрывает», и такие слова находит Есенин для этой «гугнивой», что, страшась, тянешься к ней, ненавидя — любишь. И здесь мы подходим к преображению поэта.
Кончается быт, даты, деревня, даже Россия — остается только жертвенная любовь и Глагол».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)