Паранойя притворства
Изображение имитации жизнедеятельности в рассказе И. А. Бунина «Старуха»
И Митация жизнедеятельности, подмена сущности бутафорской мишурой, основанная на притворстве, — одна из глобальных проблем, на протяжении всей истории человечества являющаяся камнем преткновения на пути к подлинному прогрессу, особенно болезненно с давних времен пропитавшая российскую атмосферу.
Мировая литература неоднократно и констатирующе, и аналитически, и профетически обращалась к этой проблеме. Вспомним хотя бы иудейских фарисеев, Клавдия
В нашем отечестве во все времена было немало «мальчиков», чьими устами глаголила истина: «А король-то голый!» Власть имущие объявляли их смутьянами, врагами народа, диссидентами. Их участь печально известна.
Те же, кто был и оставался в нравственном смысле «ничем», притворялись «всем». Нарождались все новые и новые поколения «ткачей», делавших вид, «что снимают
Жителей отнюдь не сказочного «королевства» принуждали изображать восторг, а общество все глубже и глубже проваливалось в помойную яму безнравственности, бескультурья и экономической беспомощности, так как, заразившись синдромом приобретенного дефицита совести от чихавших на них сверху «придворных ткачей», которые «нимало не стесняясь… требовали для работы тончайшего шелку и чистейшего золота, все это припрятывали в карманы и просиживали за пустыми станками с утра до поздней ночи», рядовые граждане сами мало-помалу становились каждый на своем месте подобными имитаторами.
В 1916 году, накануне революции, призванной как раз обеспечить торжество правды, открыть глаза народу на притворство и лицемерие правящих классов, построить новый, по-настоящему свободный и справедливый мир, И. А. Бунин написал рассказ «Старуха», в котором отправная точка сюжета — банальный, на первый взгляд, случай, произошедший в доме, где два человека много лет притворяются мужем и женой.
Кольцевая композиция рассказа усиливает впечатление замкнутого круга притворства, сковавшего, как ошейник, всю страну. Сначала мы видим пустые снежные улицы, создающие жуткое ощущение того, что плачущая старуха — единственное и последнее живое существо на всем белом свете. Затем перед нами предстает все то, что в действительности ее окружает.
Композицию можно сравнить с кругами, расходящимися по воде от упавшего в нее камня.
Первый круг — неодушевленные предметы интерьера дома, куда нанята в качестве кухарки «глупая уездная старуха».
Глупая, потому что так и не научилась притворяться, была и осталась такой, какая есть на самом деле.
Второй круг — люди, которые живут рядом с ней, мало чем отличающиеся от неодушевленных предметов и как бы продолжающие их ряд.
Третий круг — воспоминание о том, что ее окружало в прошлом: «муж — разбойник и пьяница, потом… чужие углы и поборы под окнами, долгие годы голода, холода и бесприютности».
Четвертый круг — все пространство от дома чиновника до столицы, населенное веселящимися притворщиками разных рангов и мастей и бедствующим народом. И наконец, в последних строчках рассказа мы видим камень на самом дне: горькими слезами плачет старуха, но никто на это не реагирует в силу того, что ежедневное хроническое притворство довело людей до состояния неодушевленности, превратило в «граммофоны», заводимые поворотом ручки и притворно-отчаянно играющие одну и ту же пластинку.
Все детали, посредством которых автор изображает мир, окружающий старуху, несут на себе несмываемый грим притворства, прикрывающий пустоту и низменность людских желаний и побуждений, как бархатная скатерть в зале — стол, клеенка — клетку с большой тропической птицей, крылышко — головку этой птицы, квартирант усердной работой над «большим, многолетним сочинением» — свою педагогическую бездарность, хозяин старящую его седину — краской.
Притворство, приобретая мимикрическую устойчивость, создает новый, искаженный, бессовестный, бездушный генотип людей-кукол. У этих заводных кукло-людей единственный признак жизни — их действия. Но эти действия притворно-показные, бутафорские, как картонные граниты, бумажные латы и стеклянные виноградные гроздья на сценах четырех театров, являющих перед нами в завершающей части рассказа апофеоз лицемерия, как «мертвые листья» нелепо раскидывающегося из кадки до потолка тропического растения, которое должно жить в тропиках, а в доме чиновника засыхает.
В чем же причина такой тотальной имитации жизнедеятельности?
Вероятнее всего, в том, что это — самая настоящая нравственная болезнь, паранойя, принявшая катастрофические формы эпидемии. В коротком, но емком рассказе Бунина при внимательном чтении можно найти и описание симптомов этой болезни, и указание на ее источники, и предупреждение о ее страшных последствиях, и даже гипотезу о возможных путях выздоровления.
Одна из бредовых идей этой паранойи, парализующая человеческое сознание постоянным страхом, — убежденность в том, что искренность наказуема. Не случайно в ткань рассказа тонко вплетен мотив скованного Прометея, жестоко наказанного за свой искренний поступок по отношению к людям. Именно так думает о Прометее пожилой холостяк, учитель прогимназии , когда произносит характерную для классического имитатора праведности — щедринского Иудушки — сентенцию: «Не ссорьтесь, господа, ради высокоторжественного праздника!», в которой слышатся интонации беликовского «как бы чего не вышло» и шапкинского «отойдем к стороне», и когда в классах дерет за волосы детей, возможно, пытаясь погасить в них искры искренности, чтобы не возгорелось пламя свободомыслия.
Еще одна особенность этой болезни в том, что она не простая, а «благородная» и, по аналогии с известной поговоркой о гниющей рыбе, распространяется сверху вниз, очаг же инфекции находится, как видно из рассказа, в идолопоклонстве и роскоши.
Центральное место в бунинском произведении занимает имеющий фактически ключевое значение образ мальчика-сироты. На его нравственную потенцию спроецированы лучи авторского художественного идеала. Этот образ альтернативен по своей сути.
С одной стороны, бунинский персонаж еще не утратил способности андерсеновского мальчика видеть все таким, как есть.
Об этом свидетельствует то, что именно его глазами мы смотрим и на, пожалуй, самую знаковую деталь — символ имитации — рублевые часы, стучащие четко и торопливо, но стрелки которых не двигаются и всегда показывают одно и то же время, и на свинку, до глаз запустившую морду в лохань с помоям, — анималистическое воплощение людского безразличия ко всему окружающему их, но не касающемуся кормушки, до которой они дорвались, преуспев в притворстве. Именно он видит и то, что «старуха сидит и плачет: утирается подолом — и рекой течет!» Но как раз на этом и обрывается в рассказе сюжетная линия-росток, связанная с мальчиком.
С другой стороны, он уже начал незаметно для себя притворяться прилежным отроком, потому что «не хотел огорчать своих воспитателей и благодетелей», которые были притворщиками-имитаторами. Следовательно, в этом образе одновременно слышны и отголоски андерсеновского искреннего младенца, и перспектива замятинского «нумера» Единого Государства, заложника «математически безошибочного счастья» с фантастическим марионеточным комплексом благодарности Благодетелю из романа «Мы».
На всю жизнь бунинский ушастый мальчик старается запомнить урок о перспективах развития и причинах гибели древнегреческой цивилизации, содержащий предупреждение — диагноз для всех народов. Но как он, олицетворяющий в рассказе будущее России, этим уроком воспользуется? Здесь и скрыт ключ, при помощи которого можно открыть клетку притворства и выпустить на свободу больную птицу — душу человеческую. Примечательно, что образ мальчика возникает в рассказе после знаменательной аллегорической фразы: «Посинел во дворе дым вьюги, выше крыши намело сугробы, завалило ворота и калитку…»
С Обытия в рассказе происходят перед Рождеством, и все текстовое пространство пронизывает сквозной мотив кануна. «Будьте, как дети», — эта вечная христианская истина и есть идеал бунинского художества, в сочетании с мотивом высоединения культур освещающий путь к выздоровлению.
Сумеет ли мальчик сохранить в себе сокровенно детское; растопят ли слезы страдающей невинно старухи льдинки притворства, уже успевшие проникнуть в его сердечко коварными осколками троллевского зеркала; отважится ли он, подобно андерсеновской Герде, соскребать лед не ногтями с оконного стекла, а искренним милосердием с людских сердец? Такие вопросы, как необходимость разгребать снежные завалы, чтобы двигаться вперед, ставит писатель перед читателями, извлекая тем самым из скобок истинную значимость сочетания семейного воспитания и школьного образования на духовной основе.
Рассказ «Старуха» сегодня не менее современен, чем в 1916 году.
Так же плачет «глупая уездная старуха», которая всю жизнь «трепетала за каждый свой шаг», «из сил выбивалась» и теперь еле-еле существует, в то время когда новоявленные чиновники, притворяющиеся радетелями о народном благе, купаются в роскоши…
Неужели и в новом веке мы повторим ошибки предыдущих?
Неужели всегда обладавшая могущественным потенциалом и не утратившая его поныне Россия как великая держава окончательно изнежится, развратится и погибнет, «как было это, впрочем, со всеми древними народами, неумеренно предававшимися идолопоклонству и роскоши»?
Это зависит от того, что мы будем делать дальше: имитировать жизнедеятельность или жить.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)