Чем опасны Беликовы?
Теплая погода. Ясный радостный, хотя и не солнечный день. Странная личность в темном теплом пальто на вате, в темных очках, в галошах, с зонтиком в чехле садится на извозчика и приказывает поднять верх.
Удивленный возница пытается что-то переспросить, но вдруг понимает, что вопросы задавать бесполезно: уши его пассажира заложены ватой.
Ну что ж! Поехали! Куда? Подальше от настоящего, поглубже в прошлое, к древним языкам, к любимому греческому — да куда угодно, лишь бы подальше от действительности, от реальной, такой страшной и непонятной
Нет, это не герой фильма ужасов и не наемный тайный агент. Это учитель Беликов, герой рассказа Чехова «Человек в футляре». Этот человек уже при жизни похоронил себя в своих чехольчиках и футлярах, в непроницаемой оболочке, которую сам себе создал.
Ну да Бог с ним, как хочет, так и живет. И было бы это его личным делом, если бы жил он в норке, как премудрый пескарь, который «жил — дрожал и умирал — дрожал». Но Беликов дрожа сам, пятнадцать лет заставляет дрожать всю гимназию — и учеников, и учителей. Ученикам он снижает баллы по поведению, требуя исключения неугодных, коллегам намекает на то, что
Дрожит весь город: «боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте…» У страха глаза велики, поэтому и терпят Беликова, видя в нем уже не рядового учителя — маленького человека, а большую угрозу. И Беликов действительно представляет угрозу. Вот он поднимается к учителю Коваленко. Чтобы «облегчить душу», как доброжелатель и старший товарищ предостеречь: «Вы катаетесь на велосипеде, а эта забава совершенно не прилична для воспитателя юношества».
Дело не в велосипеде, а в жизненной позиции: «Вести себя нужно очень, очень осторожно».
Неожиданно Коваленко снимает с волка овечью шкуру: «Я не люблю фискалов». Впервые в жизни Беликов услышал правду о себе. Впервые испугались не его, а он кого-то. Этого оказалось достаточно, чтобы на лице Беликова отразился ужас. Но страх и ужас — движущие пружины подлости, которая превратила доброжелателя в доносчика, считающего своей благородной обязанностью «доложить господину директору».
Коваленко достаточно было только «пихнуть» Беликова, чтобы тот «покатился по лестнице, гремя своими галошами». Падая по ступенькам лестницы, он падал в собственных глазах. Он скатывался с той высоты, на которую сам себя и водрузил, поддерживая свою значительность страхом, которым, как страшной инфекцией, заражал всех.
«Выпихивания» из нормальной человеческой среды вполне хватило для того, чтобы Беликова выпихнули из жизни.
Начатая Пушкиным и Гоголем галерея образов «маленьких людей» нашла свое достойное продолжение в образе Беликова. Мы сочувствуем умершим от горя Вырину и Башмачкину, помершему от страха Червякову, презираем премудрого пескаря. Но ведь никто из них не мешал другим — они жили по принципу: «Моя хата с краю». Беликов же въехал со своей хатой в чужие жизни, беспардонно и беспощадно разрушал их.
После смерти его лицо, освобожденное от страха, наконец стало веселым и кротким. В гробу Беликов наконец смотрелся по-человечески.
Вот почему, как пишет Чехов, «хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовольствие». Его смерть — намек, слабая надежда на другую, свободную, жизнь, и даже этого достаточно, чтобы душа обрела крылья. Но… «сколько еще таких человеков в футляре осталось…и сколько их еще будет…»
Нет, не смешон, а страшен Беликов и ему подобные. Беликов — белый. Не чистый, как первый снег или фата невесты, а лишенный цвета, обесцвеченный от рождения альбинос — но не внешне, а внутренне никакой.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)