Новизна эстетических установок акмеизма
В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Каждое из этих имен — краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека; Рабле — тело и его радости, мудрую физиологичность; Виллон поведал нам о жизни нимало не сомневающейся в самом себе, хотя знающий все, — и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие; Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента
Это течение, зародившиеся в эпоху реакции, выразило присущее определенной части русской интеллигенции состояние «социальной усталости», стремление укрыться от бурь «стекающего времени» в эстетизированную старину, «вещный мир стилизованной» современности, замкнутый круг интимных переживаний.
В произведениях акмеистов — поэтов и писателей — крайне характерно разрабатывается тема прошлого, точнее — отношение прошлого, настоящего и будущего России. Их интересуют не переломные эпохи истории и
Порывая с традиционной проблематикой русской исторической живописи, художники этой группы противопоставляли современности ее социальным трагедиям условный мир прошлого, сотканный из мотивов ушедшей дорянско — усадебной и придворной культуры. В эпоху революции А. Бенуа писал: «.я совершенно переселился в прошлое. За деревьями, бронзами и вазами Версаля я как-то перестал видеть наши улицы, городовых, мясников и хулиганов». Это была программная установка на беспроблемность исторического мышления.
Обращаясь к темам прошлого, они изображали празднества, придворные прогулки, рисовали интимно-бытовые сценки. Интерес для художников представляла «эстетика» истории, а не закономерности ее развития. Исторические полотна становились стилизованными декорациями (К. сомов, «Осмеянный поцелуй», 1908-1909; А. Бенуа, «Купальня маркизы», 1906; «Венецианский сад», 1910). Характерно, что Сомов и Бенуа называли эти картины не историческими, а «ретроспективными». Особенность, свойственная живописи этого течения, — сознательная условная театрализация жизни. Зрителя (как и читателя, например, стихов М. Кузьмина) не покидало ощущение, что перед ним не прошлое, а его инсценировка, разыгрываемая актерами.
Многие сюжеты Бенуа перекликались с пасторалями и «галантными празднествами» французской живописи XVIII столетия. Любовные сцены на полотнах художников часто трактовались с оттенком изысканной эротики. Такое превращение прошлого и настоящего в некую условную декорацию было свойственно и литераторам-акмеистам. Любовная тема связана уже не с прозрениями в другие миры, как у символистов; она развивается в любовную игру, жеманную и легкую. Поэтому в акмеистической поэзии так часто встречаются жанры пасторали, идиллии, мадригала.
Признание «вещного» мира оборачивается любованием предметами (Г. Иванов, сборник «Вереск»), поэтизацией быта патриархального прошлого (Б. Садовской, сборник «Полдень»). В одной из «поэз» из сборника «Отплытие на остров Цитеру» (1912) Г. Иванов писал:
Кофейник, сахарница, блюдца,
Пять чашек с узкою каймой
На голубом подносе жмутся,
И внятен их рассказ немой:
Сначала — тоненькою кистью
Искусный мастер руки,
Чтоб фон казался золотистей,
Чертил кармином завитки.
И щеки пухлые румянил,
Ресницы наводил слегка
Амуру, что стрелою ранил
Испуганного пастушка.
И вот уже омыты чашки
Горячей черною струей.
За кофием играет в шашки
Сановник важный и седой
Иль дама, улыбаясь тонко,
Жеманно потчует друзей.
Меж тем, как умная болонка
На задних лапках служит ей.
Эти тенденции свойственны и прозе акмеистов (М. Кузмин, Б. Садовской), которая в историко-литературном смысле имеет меньшее значение, чем их поэзия. Декоративно-пасторальная атмосфера, гедонистические настроения в поэзии акмеистов и в живописи «мирискусников» 1910-х годов сочетались с ощущением грядущей катастрофы, заката истории, с депрессивными настроениями. Цикл картин А. Бенуа, характерно названный «Последние прогулки короля», определяет тема заката жизни Людовика XIV — «короля-солнца». Слегка гротескные фигуры как бы напоминают о тщете всех человеческих стремлений и вечности только прекрасного. Такие настроения свойственны и литературному акмеизму.
Жажда покоя как убежища от жизненной усталости — пафос многих стихов Б. Садовского. В одном из стихотворений из сборника «Позднее утро» (1909) он писал: Да, здесь я отдохну. Любовь, мечты отвага, Вы все отравлены бореньем и тоской. И только ты — мое единственное благо, О всеобъемлющий, божественный покой. В предисловии к первому сборнику стихов А. Ахматовой «Вечер» (1912) М. Кузьмин писал, что в творчестве молодой поэтессы выразилась «повышенная чувствительность, к которой стремились члены обществ, обреченных на гибель».
За мажорными мотивами «конквистадорских» стихов Н. Гумилева — чувство безнадежности и безысходности. Недаром с таким постоянством обращался поэт к теме смерти, в которой видел единственную правду, в то время как «жизнь бормочет ложь» (сборник «Колчан»). За программным акмеистическим жизнеутверждением всегда стояло внутреннее депрессивное настроение.
Акмеисты уходили от истории и современности еще дальше, чем символисты, утверждая только эстетически-гедонистическую функцию искусства, программно отклоняясь от социальных обобщений. Призыв возвратиться из иных миров к реальности был вызван признанием некоторыми акмеистами культа первоначал жизни (зоологического, «стихийного») в природе и в человеке. М. Зенкевич писал, что первый человек на земле — Адам, «лесной зверь», он и был первым акмеистом, который дал вещам их имена, не познав их сути.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)