Лирика М. И. Цветаевой
Войти в художественный мир Цветаевой трудно, подчас невозможно, не понимая первооснов. О них поэт однажды сказала так: «Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта — убили… С тех пор… я поделила мир на поэта — и всех, и выбрала поэта». К сказанному можно добавить, что поэтом стала сама, точнее — не стала, а изначально была, ощущала всем своим существующим в себя поэтом и поэта в себе.
Поэтическим взглядом смотрела на мир и создавала мир, по поэтическим законам превращая быт — в бытие. Пример тому — дневниковый очерк
Счастлива лампочкой у самой подушки, тишиной, тетрадкой, папиросой, иногда — хлебом. Пишу скверно, тороплюсь… Цветаева единственно существенным признает закономерности той действительности, которая преображена поэзией, творчеством. Именно поэтому в эмиграции она продолжает отстаивать свое право на вторую, преображенную
Такая зависимость от собственных гиперболических чувств практически невыносима — иногда для других и всегда для себя самой. Отсюда — ощущение своей «безмерности в мире мер», своей обреченности на изгнанничество, так как оно само по себе, вместе с избранничеством, удел поэта. Отсюда в стихотворении «О, слезы на глазах!..» из цикла «Стихов к Чехии» неожиданное и ожидаемое разочарование в мире, во всем. «Отказываюсь — быть» — эти слова уже давно стали своеобразным девизом Цветаевой и нашли свое эстетическое воплощение в произведениях, созданных в эмиграции, — «Поэме Горы» и «Поэме конца».
Они написаны под влиянием разлуки с Константином Родзевичем, разлуки неизбежной для Цветаевой, потому что она — поэт и не может жить без «сонмов, снов, крылатых коней». Но отрицание, разрушение — это черты авангарда. Уникальность же Цветаевой в том, что она нашла точку соединения традиции и новаторства, «меры» и «безмерность» и оказалась вне групп, вне пристрастий как политических, так и эстетических.
Быть самой собою, ни у кого ничего не заимствовать, не подражать, не подвергаться влияниям — такою Цветаева была в России, такою осталась ив эмиграции.