Когда персонажи становятся декабристами
Прочитала две умные, серьезные статьи о «Горе от ума» и порадовалась: и А. Машевский, и С. Штильман вызвали уважение самостоятельностью, глубиной рассмотрения давно известной и кем только не объясненной комедии. Более всего — глубиной объяснения психологии, чего всегда недоставало при общении со сложными героями, а это важно и для обучения, и для воспитания.
И — расстроилась… Потому что, всегда стремясь к современному прочтению классики, радуясь детскому интересу, когда он и впрямь пробуждается , боюсь нечто Потерять. И вот, мне
Авторская точка зрения пишущего мало интересует, а то, что Чацкий «немножко повыше прочих», попросту опровергается.
Повторяя слово «ум» по отношению к каждому из героев , не теряем ли мы различие между «здравым смыслом посредственности» и высокими помыслами самого Грибоедова? Конечно, мы всегда подчеркивали «смышленость» Молчалина, рассказывали об интерпретации образа Товстоноговым… Но где же оценка героя?
Думаю, что
Не хочется Спорить с авторами действительно хороших статей. Но назовем это вступлением в Диалог : не согласились бы они дополнить собственные размышления о правоте Фамусова и Молчалина сведениями о позициях лучших читателей предыдущих эпох? Нет сомнений, что обоим авторам статей эти мнения известны, и оба они хотели — так мне кажется — Дополнить уже имеющиеся точки зрения. Это проявляется в начале первой из статей: подчеркнуто, что конфликт здесь трагический, романтический.
Но вот беда: уже не только сегодняшние Дети, но и некоторые молодые учителя не до конца понимают «ужас социальности». То есть проблемы общения, психологической совместимости, толерантности, если хотите, обсуждаются. А вот главное, что десятки лет чуть не единственное обсуждалось, — социальные противоречия вообще ушли как из сознания современного юного читателя, так и из списка тем экзаменационных сочинений . Не кажется ли уважаемым коллегам это Противоположным опасным перекосом?
Как можно изъять книгу из истории литературы? Странно читать об «оплошном» управлении имением и не видеть пушкинскую трактовку этого явления: ведь «оплошно» распоряжается своими крестьянами и Онегин — с точки зрения «умных» соседей, — а потому он «фармазон» и «опаснейший чудак»…
Я вовсе не хотела бы вернуть на уроки литературы вульгарную социологизацию середины ХХ века. Но нельзя же потерять мысль Герцена о типе декабриста в русской литературе, исследования Ю. М. Лотмана о поведении декабристов в повседневной жизни… Тем более что именно они — чуть ли не единственные как романтические, так и трагические герои в России нового времени… А наши ученики — не скажу все, но большинство — на глазах теряют — или вовсе не обретают — знание родной истории.
И литература теряет опору.
Статьи привлекательны настоящей работой с текстом. И Мне можно бы сделать замечание, что предлагаю ориентироваться на внетекстовые сведения. Но у меня сейчас нет возможности включить в это письмо анализ. Думаю, что для обоих уважаемых авторов он очевиден.
Просто приглашаю редакцию вернуться к характеристике особенностей жанра и конфликта пьесы в их сложном, Неоднозначном объеме, как это видно сегодняшнему подготовленному читателю.
И последнее. Восхищение помещика Шеншина Фамусовым не удивляет, но ничего подобного не найдем мы у А. Фета — истинного поэта. А вот Молчалина современным школьникам хорошо бы не только понять, но и оценить, и лучше бы в духе высокого ума лучших современников Грибоедова.
Не случайно стало трудно объяснить многим старшеклассникам разницу между приспособлением и приспособленчеством. Жаль, что молчалинство им понятно лучше всего. Ведь оно — страшнее.
Потому что любой перелом эпох вызывает «тень Чацкого», а побеждают Молчалины.
От редакции. В письме нашей читательницы, где высказана достаточно уязвимая точка зрения на комедию «Горе от ума» и образ Чацкого, тем не менее нас привлекла действительно злободневно звучащая проблема — как представить ученикам на уроках соотношение социального и общечеловеческого в художественных произведениях, как изучать литературу сегодня — без пренебрежения к историко-литературным обстоятельствам творчества, но и без абсолютизации формальных начал, без превращения произведения в текст. Полагаем, что и у многих наших читателей есть свои интересные суждения по этим проблемам, свой опыт их разрешения в педагогической практике.
С другой стороны, есть они и у нас: недаром мы напечатали статьи А. Машевского и С. Штильмана, в которых речь действительно не идет о каком-то особом историческом подходе Грибоедова к изображенным им событиям.
Попробуем проделать такой эксперимент: возьмем трагедии Эсхила, комедии Аристофана или, допустим, лирику Овидия. Скажут ли нам эти произведения о социальной злободневности своего времени? Вряд ли.
Они скажут о сильных и слабых сторонах человеческой натуры, о тех свойствах человека, которые вечно требуют своего подтверждения или, наоборот, опровержения. Поэтому оба автора, на наш взгляд, вовсе не изымают книгу из истории Литературы. Она остается именно в этой истории, а не в той, которая связана с социальностью, с общественными процессами времени.
Та история тоже изучается в школе, но не на уроках литературы.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)