Цветопись в поэзии С. А. Есенина
Цветопись в поэзии Сергея Есенина Как рождается поэт? С чего начинается «пробуждение творческих дум»? С красоты, не увиденной другими?
С радостного удивления перед открытием неведомого и чудесного? С душевной ранимости и сострадания всем горестям и «слезам людским»? Кто знает? Но без умения видеть мир по-своему, без способности сопереживания, без впечатлительности и искренности нет поэта. «Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе
И глаза, и уши поэта жадно впитывали в себя многоцветный, многозвучный мир: внешние зори, бешеный рев вьюги, запах смолистой сосны, песня тальянки, копны свежие и рыжие стога, горластые гуси и черная глухарка с ее заунывным карком… В 1905 году Блок написал статью «Краски и слова», где сетовал, что современные писатели не обращают внимания на зрительное восприятие. Тоска по цвету была реакцией на символизм, который становился все глубокомысленнее. Блок предсказывал появление поэта, который принесет в русскую поэзию русскую природу со всеми ее «далями»
Этим поэтом стал Сергей Есенин. Первых своих читателей молодой поэт пленил тем, что как бы повел их по забытой ими земле, заставляя всматриваться в ее красоту и вслушиваться в ее звоны и тишину. «Я покинул родимый дом, голубую оставил Русь» — Есенин залил родные пейзажи голубизной, стремясь показать нам просторы Родины. Впечатление синевы Есенин создает настойчиво и последовательно: «В прозрачном колоде заголубели долы», «летний вечер голубой», «синяя вьюга».
Голубой цвет — это любимый цвет Есенина. И совпадение это, очевидно, неслучайно, так как синий цвет «голубой» считался цветом символическим, «божественным». А когда надо предать пейзажу звучность, Есенин употребляет малиновую краску: «О Русь — малиновое поле и синь, упавшая в реку». Правда, пользуется он ею редко и бережно, словно бережет эффект «малинового звона».
Чаще заменяет малиновые «земли» менее изысканными — рябинно-красными: «Покраснела рябина, посинела вода». Очень характерно для поэта и пристрастие к желто-золотому. В этой гамме выдержаны все его «автопортреты». И это не случайно. В образе, запертом на замок тайного слова его «языческой» фамилии, образе, который расшифровывался как осень — есень — ясень — весень, Есенин видел как бы указания на свое предназначение в мире.
И поскольку молодому Есенину его судьба видится в «золототканом цветении», то, естественно, акцент делается на значении весень: желтая, осенняя появляется редко, мельком, а там, где не обойтись без желтого, он употребляет, не жалея, золота: «Луна над крышей, как злат бугор», «Не снились реки златых долин», «Где златятся рогожи в ряд», «Лижут сумерки золото солнца…», «Хвойная позолота», «Зелень золотистая». Нет ни увядания, ни смерти, осень — золотых дел мастер -» златит холмы». Увядающие листья приравниваются к плодам , и тем самым снимается пронзительность «тоскования», с которым у зрелого Есенина связано переживание и изображение умирающей природы. Но каждый раз, когда в ранних, еще веселых и легких стихах звучит мотив «погибшей души», в перламутровую, ясеневую «свежесть» врывается горький желтый цвет: Весной и солнцем на лугу Обвита желтая дорога, И та, чье имя берегу, Меня прогонит от порога. Желтая дорога — дорога в никуда.
Желтая, потому что замкнулся жизненный круг, окончен жизненный цикл — от зимы до осени, — по желтой дороге возвращаются: умирать… Желтая, несмотря на то, что обвита весной и солнцем! Есенин доказал, что цветовой образ может быть «тучным»; с помощью слов, соответствующим краскам, поэт сумел передать самые тончайшие эмоциональные оттенки души.
Чаще всего один из основных цветов Есенина, красный или желтый складывается из множества оттенков: рыжие щенята, ржаной закут, злотые глаза — в «Песне о собаке», багряные кусты, алый сок ягод, розовый закат — в «Не ходить, не мять в кустах багряных..». Я считаю, что есенинский пейзаж не только свеж и ярок, он еще и пахнущий и звучащий. Запахи у поэта так же вещественны, как и краски. Есенин создает как бы «букеты» запахов, крепость которым придают запахи, простые и сильные, почти грубые: «рыхлыми драченами», «укропом вялым», а своеобразие — наличии медовой доминанты — «пьяный пах медовых сот».
Есенин угадывает медвяное и в запахах вроде бы вовсе не медовых: остром — осиного гнезда , резком — мужичьего пота . Даже в той сложной смеси, в том воздушном настое который так специфичен для православной церкви, Есенин улавливает этот древний, языческий запах: «Литии медовый ладан», «Пахнет яблоком и медом по церквам твой кроткий Спас». Картина будет неполной, если не обратить внимания и на есенинские «обонятельные» метафоры: «Хлебной брагой льет теплынь», «запах трав от бабьей кожи», «запах меда от невинных рук». Доступны поэту и оттенки звука, которые недоступны обычному слуху: «Звенит, как колос, с земли растущий снег», «звон надломленной осоки».
Почти в каждом стихотворении Есенина слышны звоны. Цвет. Запах. Звук.
Живая, празднично — яркая, сверкающая цветами всех переливов русская жизнь — все это Есенин принес с собой, как бы олицетворив то самое «стремление к разрыву с отвлеченным», которое Блок считал спасительным для русской поэзии.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)