Главная ⇒ 📕Платонов А. П ⇒ Идентификация стиля Платонова

Идентификация стиля Платонова

Всякая попытка определить место Платонова в истории литературы почти неизбежно оборачивается неудачей. Найденное решение каждый раз требует множества оговорок и в конце концов тонет в них, заставляя возвращаться к тривиальному и неодолимому: Платонов аномален, уникален, вне — или почти внеэстетичен.
Отбросим мысль о «сатирическом направлении», согласившись с доводом самого писателя: «Субъективно же я не чувствую, что я сатирик». Точно так же непонятно, что делать с платоновским (анти-)утопизмом. Как будто бы тексты писателя

имеют к нему отношение, но явно не прямое.2 Кроме того, «сатира» и «утопизм» — определения, предполагающие несколько иной ракурс рассмотрения предмета, чем «история стилей и направлений». Первое слишком узко, второе, напротив, выходит за рамки эстетики, на которой в первую очередь будет сосредоточено наше внимание.
Бродский пишет: «Платонова за сцену с медведем-молотобойцем в «Котловане» следовало бы признать первым серьезным сюрреалистом. Я говорю первым, несмотря на Кафку, ибо сюрреализм — отнюдь не эстетическая категория, связанная в нашем представлении, как правило, с индивидуалистическим

мироощущением, но форма философского бешенства, продукт психологии тупика. Платонов не был индивидуалистом, ровно наоборот: его сознание детерминировано массовостью и абсолютно имперсональным характером происходящего. Поэтому и сюрреализм его внеличен, фольклорен и до известной степени близок к античной (впрочем, любой) мифологии, которую следовало бы назвать классической формой сюрреализма».
Если признать, что сюрреализм не эстетическая категория, если опустить различие в мироощущении — индивидуалистическом, с одной стороны, и имперсональном, с другой, если, наконец, слить платоновское авторство с мифологией, которая и есть сюрреализм. Но как же решить проблему внутри эстетики? Возможно ли это?
О сюрреализме Платонова говорит М. Геллер, настаивая на соответствии его мира миру реальному и видя в этом причину отказа художника от реализма.6 Но он же утверждает и присущий Платонову в некоторой части реализм. Е. А. Яблоков в своем комментарии к «Чевенгуру» вполне поддерживает сюрреалистический взгляд на творчество писателя, однако оставляет место и для других таксономических возможностей. В то же время очевидно, что не всякий сюрреализм Платонову близок. Вряд ли он принял бы французский с его глобальным проектом «сплавить желание с дискурсом человека, а эрос — с его жизнью (причем не только и не столько на уровне описания).».
Стремление связать Платонова с современной ситуацией подчас вынуждает видеть в нем первого постмодерниста.9 На фоне разноречивых поисков даже предпринятое Т. Сейфридом возвращение позднего Платонова в лоно «социалистического реализма», хотя и взятого в кавычки (Т. Сейфрид нарочито закавычивает это сочетание), не представляется неожиданным, но еще раз убеждает в правоте В. Шкловского: «Платонов — огромный писатель, которого не замечали, — только потому, что он не помещался в ящиках, по которым раскладывали литературу».
Привычная парадигма стилей не способна вместить творчество Платонова. Но, может быть, в том и состоит суть проблемы, чтобы не Платонова укладывать в известные литературные рамки, а саму литературу — в те, что устанавливаются Платоновым. Речь не идет, конечно, о замене сложившейся истории направлений какой-то другой эстетической историей, но лишь о том, чтобы посмотреть на нее под иным, и даже не очень новым, углом зрения.

(1 votes, average: 5,00 out of 5)