О влиянии на Пастернака диккенсовской техники
В 1932 году, приехав под Свердловск, Пастернак сравнивал ситуацию, в которую попал, с пребыванием в Берлине. Оба эти положения, как ни странно, напоминают то, в котором оказалась в революционной Франции героиня «Повести.» Люси Манетт, муж которой был арестован. Люси вынуждена была проводить время в напряженном ожидании. И ее состояние могло вспоминаться Пастернаку, когда он описывал свое:
«Никогда, даже в берлинское свое сиденье за Диккенсом, я не уходил так далеко от своей природы в совершенно животном и абсолютно пассивном прозябаньи,
О том, что Диккенс был остроактуален для Пастернака в начале 30-х, свидетельствуют и слова, сказанные им в письме к отцу от 25 декабря 1934 года: «А я, хотя и поздно, взялся за ум. Ничего из того, что я написал, не существует. Тот мир прекратился, и этому новому мне нечего показать. Было бы плохо, если бы я этого не понимал. Но, по счастью, я жив, глаза у меня открыты, и вот я спешно переделываю себя в прозаика Диккенсовского толка, а потом, если хватит сил, в поэта
То, как Диккенс разрабатывал сюжет, представлялось Пастернаку идеалом. 13 октября 1946 года он писал О. М. Фрейденберг о романе: «Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, — эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое».
«Повесть.» на английском, а не в переводе, была одним из немногих произведений, с которыми Пастернак не расставался и которые, видимо, были для него чрезвычайно важны, актуальны и всегда необходимы. Е. Б. Пастернак вспоминает: «У папочки после войны не было сил и желания снова собирать библиотеку. Но его всю жизнь сопровождало несколько книг, с которыми он не расставался. Из них я брал у него «Повесть о двух городах» Диккенса по-английски и Антологию английской поэзии в серии «Альбатрос букс». Обычно он давал их ненадолго и вскоре напоминал сам, чтобы я их вернул». Однако в Берлине Пастернак читал Диккенса в старых переводах Иринарха Введенского, и, вероятно, именно там «Повесть.» была прочитана впервые. Семья Живаго тоже читает «Повесть.» и другие произведения европейских писателей в переводе, а не на языках оригиналов. Ко времени работы над главой о пребывании семьи Живаго в Варыкино (к весне 1953 года)
Пастернак уже наверняка знал о существовании перевода «Повести.», который после войны осуществили СП. Бобров и его жена М. П. Богословская. В опубликованной переписке с Бобровым оценок перевода «Повести.» Диккенса или высказываний об этом романе нет, но есть оценка перевода «Красного и черного» Стендаля. Этот роман также входит в перечень книг, читаемых семьей Живаго в Варыкино. Перевод «Красного и черного», также сделанный Бобровым и Богословской, Пастернак читал в конце 1950 года. О своих впечатлениях он отозвался в письме от 7 декабря 1950 года.30 По-видимому, Пастернак придавал значение тому обстоятельству, что семья Живаго читает оба романа в 1918 — 1919 годах в русских переводах. В этом можно усмотреть скрытое подчеркивание того, что эти переводы не принадлежат Боброву и Богословской. В письме Пастернак вспоминал: «Я читал «Ч(ерное) и Кр(асное)»31 в ту войну, в двух книгах, изданных, кажется, Некрасовым, не помню чей перевод, но, наверное, был неплохой. Потом куски, когда ходил в Унив(ерситетскую) библиотеку, в оригинале». Он отметил также особенности своего чтения перевода Боброва и Богословской: «Я читал Вас не как переводчиков, но как друзей автора и героев; как участников всего этого катящегося вперед и увлекающего за собою потока».
Любопытно, что этот отзыв Пастернака общей тональностью и некоторыми «перекличками» напоминает финал «Повести.» — мысли Картона перед казнью, которые он записал бы, если бы прозревал будущее (с. 449 — 450). Своего рода обращенным «воплощением» этих мыслей Картона является описание состояния Гордона и Дудорова в «Эпилоге» «Доктора Живаго»: «Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастливое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала все это и давала их чувствам поддержку и подтверждение» (III, 510).
Соотносится с «Эпилогом» «Доктора Живаго» и «Предисловие автора» из «Повести.». Друзья Юрия Живаго, как и сам он, названы «участниками этой истории», упомянуты и их дети. Автор обращает внимание на остроту чувств героев. Диккенс в «Предисловии автора»,34 открывающем роман, пишет: «Идея этой повести впервые возникла у меня, когда я с моими детьми и друзьями участвовал в домашнем спектакле, в пьесе Уилки Коллинза «Застывшая пучина».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)