В чем проявлюсь душевное смятение Катерины в пьесе «Гроза»
Сцена 7: Дикой и Кабаниха глазами Кулигина. Центральное место сцены — монолог Кулигина «Вот какой, сударь, у нас городишко!», как бы подытоживающий диалог Кабанихи с Диким, где в самохарактеристике Дикого с предельной глубиной раскрывается его самодурство, произвол. Сцена эта представляет собой социально-бытовой фон, на котором происходит свидание Катерины и Бориса.
Сцена 8: любовное свидание Катерины и Бориса. Сцена дана в восприятии Кудряша, предупреждающего Бориса о возможности беды. Дикой и Кабаниха в общественном мнении города.
Сцена 10: душевное смятение Катерины после приезда мужа. Сцена дана глазами Варвары. В сцене 4 Варвара тоже была свидетельницей душевного смятения Катерины, признавшейся ей в любви к Борису. Она бойко и смело давала наставления Катерине: делай, что хочешь, только чтобы было «шито да крыто». А теперь она сама напугана, не знает, что делать с Катериной. Душевное смятение Катерины; собственная оценка Катериной своего поступка как «преступления» — причина, побудившая ее к признанию. В те дни,
Гроза, пророчество сумасшедшей барыни, картина Страшного суда, которую она видит на стенах галереи,-все это доводит ее до исступления. И в таком состоянии она всенародно признается мужу в своем «грехе». Катерина не раскаивается в том, что она совершила, а только хочет признанием искупить свою вину.
Действие 3 разделил на сцены сам автор пьесы: «преступление» Катерины в понимании Тихона. Эта сцена возвращает нас к объяснению Катерины с Тихоном перед его отъездом и еще раз убеждает в том, что Тихон не имеет нрака пи на любовь, ни на уважение. И душевное смятение Катерины после признания. Главное в сцене — монолог Катерины: «А об жизни и думать не хочется. Опять жить? Нет, нет, не надо. нехорошо!» Почему нехорошо? Потому что в такой ситуации остаться жить — значит позволить растоптать себя, значит перестать быть человеком.
«В сцене прощания с Борисом Катерина предстает как бы просветленной и умиротворенной. Это последняя степень отчаяния, когда уже и слез нет, все выплаканы.
Борис уехал. Все кончено. «Куда теперь?» Некуда. С тихим ужасом: «Опять жить?» И убежденно: «Нет, пег, не надо. нехорошо!». Смерть желанна, а жизнь невыносима. Жить лишь бы жить — нехорошо, это недостойно человека. Катерина отвергает компромисс, отвергает жизнь в полжизни. Жить — это значит для нее быть самой собой. Не быть самой собой — это значит для нее не жить.
Образом Катерины Островский утверждает цельность характера не как эстетическую категорию только, по как эпическую норму. «Гроза» и сегодня, как столетие назад, отрицает подлую философию житейского компромисса и утверждает право и обязанность человека быть самим собой. Человеком»
Самоубийство Катерины как вызов самодурной силе. Последняя сцена — это катастрофа, которой разрешается конфликт. Вот как толкует эту сцену Н. А. Добролюбов: «Но и без всяких возвышенных соображений, просто по человечеству, нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли нельзя иначе. На этот счет мы имеем в самой драме страшное свидетельство, говорящее нам, что жить в «темном царстве» хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: «Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!» Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона дают ключ к уразумению пьесы для тех, кто бы даже и не понял ее сущности ранее; они заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим, да еще каким — самоубийцам! Собственно говоря, восклицание Тихона глупо: Волга близко, кто же мешает и ему броситься, если жить тошно? Но в том-то и горе его, то-то ему и тяжко, что он ничего, решительно ничего сделать не может, даже и того, в чем признает свое благо и спасение. Это нравственное растление, это уничтожение человека действуют на нас тяжелее самого трагического происшествия: там видишь гибель одновременную, конец страданий, часто избавление от необходимости служить жалким орудием каких-нибудь гнусностей; а здесь — постоянную, гнетущую боль, расслабление, полутруп, в течение многих лет сгнивающий заживо.
И думать, что этот живой труп — не один, не исключение, а целая масса людей, подверженных тлетворному влиянию Диких и Кабановых! И не чаять для них избавления — это, согласитесь, ужасно! Зато какою же отрадною, свежею жизнью веет на нас здоровая личность, находящая в себе решимость покончить с этой гнилою жизнью во что бы то ни стало!.»