Искусство создания характера. (По одному из произведений русской литературы XIX века)
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
(«Дума». Лермонтов)
Эти строки — крик мятежной души, пытающейся обрести жизненный идеал — и не находящий его. Лермонтов, осуждающим взором глядя на свое поколение, и себя причисляет к нему. Действительно, «несчастье заключается не в слепоте, а в неспособности переносить слепоту», — могли ли внять этим словам Дж. Мильтона Печорин и его поколение — «потерянное», «малодушное».
Если бы она они знали, что это такое, роман не состоялся бы. И — оба не
А может, индивидуализм — лишь на словах? Ведь был же Грушницкий, была вероятность смерти от его руки — разве это делалось из мелочного честолюбия, а не из чувства справедливого негодования? Печорин убирает пародию на себя, чья маска стала сущностью, но в то же время маска байронического изгнанника, снятая им самим, — это нереально.
«Да и какое дело мне.» — это и приговор, и эпитафия самому себе как передовому, мыслящему человеку своего времени. Но это откровенно, не менее, чем слезы Печорина в степи, там, Где открылся ему совершенно иной мир — подлинных чувств, подлинного раскаяния, подлинной веры. Но столь глубок он был в своем индивидуализме, что не мог открыть душу для другого: глаза его были почти зеркальны, они не смеялись, когда смеялся он сам.
«По правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя», — говорит он Вернеру. Но ведь это опровергается всем ходом романа: не случайно «Фаталист» оказывается в конце. Печорин способен подставить себя под пулю, и не в жаркой битве, где это зачтется как геройство, а в поединке с пьяным озверевшим солдатом. Он способен искренне понять страдания княжны Мери, его интересует жизнь контрабандистов, он одержим страстью разоблачения Грушницкого, ведь «лишний» — это вовсе не означает «бездушный». Значит, мир вокруг интересует его, он стремится изменить его, хоть из этого ничего не получается.
Психология и философия. А могут ли они существовать раздельно? «Я чувствую в душе моей силы необъятные», — словно проговаривается Печорин, но не это ли является философской подоплекой его трагических мечтаний, изгибов и изломов его души? Чувствует он в себе силы — и не индивидуализм, а именно нереализованные душевные силы вижу я в качестве первоосновы его характера. Силы души его воистину необъятны — но где и как применить их? Никому не нужные, они «сгниют в груди», как писал сам юный Лермонтов. Гибнет Бэла, смертельно обижен Максим Максимыч, убит рушницкий, духовно ранена
Мери. «Будь мне как врач, сочувствующий мне, но не будь судьей, что зовет на следствие», — Григор Нарекаци словно угадывает последнюю мысль лермонтовского героя.
Характер — некий тип, создаваемый писателем. Печорин, как тип, безусловно вырастает из индивидуализма, но и над индивидуализмом. Его психологическое кредо — подчинять своей воле, внутренне сопротивляясь этому. Философское — проявлять индивидуализм и отчасти даже демонстрировать его: ах, «собранье зол его стихия»! Он интересуется миром, но мир не интересуется им — и все магически меняется, как только он демонстративно начинает интересоваться лишь самим собой. Так «силы необъятные», время от времени взрывающие оболочку маски, были ранее индивидуализма, и потому вся натура его, весь оцениваемый с авторской позиции характер держатся на этом, и философия «потерянного общества», принуждающая к индивидуализму, подавляет психологию душевных сил, укореняясь в ней. Большая душа не находит выхода. Пути в мир ей закрыты. Индивидуализм — не основа, но закономерность, к которой приходит герой первого русского аналитического романа.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)