Отношение Ахматовой к лирической поэме «Двенадцать»

Отношение Ахматовой к этой лирической поэме Блока было, по-видимому двойственным. По сообщению Д. Е.Максимова, она усматривала в ней немало «звездной арматуры», т. е. безвкусия, характерного по ее мнению для модернистского искусства начала ХХ в. С другой стороны, произведение Блока два раза упоминается Ахматовой в оставшихся неиспользованными прозаических материалах к поэме (отрывки задуманного в 1959-19660 гг. «балетного сценария»). В одном случае — это набросок сцены, характеризующий художественные вкусы эпохи: «Ольга в ложе смотрит

кусочек моего балета «Снежная маска». «. Там же другой набросок, лишь частично соответствующий печатному началу третьей главы: «Арапчата раздвигают занавес и. вокруг старый город Питер. новогодняя, почти андерсеновская метель. Сквозь нее — виденье (можно из «Снежной маски»). Вереница экипажей, сани. «.
Еще один отброшенный вариант, заслуживающий внимания: «Вьюга, призраки в вьюге (может быть даже двенадцать Блока, на вдалеке и неясно)». С Блоком связан и основной любовный сюжет поэмы Ахматовой, воплощенный традиционном маскарадном треугольнике: Коломбина — Пьеро — Арлекин. Библиографическими
прототипами, как известно были: Коломбины — приятельница Ахматовой, актриса и танцовщица О. А.Глебова-Судейкина (жена художника С. Ю.Судейкина); Пьеро — молодой поэт, корнет Всеволод Князев, покончивший с собой в начале 1913 г., не сумев пережить измену своей «Травиаты» (как Глебова названа в первой редакции поэмы); прототипом Арлекина послужил Блок. Этот любовный треугольник в качестве структурной основы маскарадной импровизации получил особенно большую популярность благодаря лирической драме Блока «Балаганчик» (1906), поставленной В. Э.Мейерхольдом в театре В. Ф.Комиссаржевской (1906-1907) и вторично через несколько лет, в зале Тенишевского училища накануне мировой войны (апрель 1914г.).
Выступая в роли Арлекина в любовном треугольнике, Блок вводится в «Девятьсот тринадцатый год» как символический образ эпохи, «серебряного века во всем его величии и слабости» ( говоря словами Ахматовой),- как «человек-эпоха», т. е. как выразитель своей эпохи. Развертывание этого образа произошло в поэме не сразу. В первой редакции даны лишь ключевые строки к образу романтического демона, объединяющего крайности добра и зла, идеальных взлетов и страшного падения:
На стене его тонкий профиль
Гавриил или Мефистофель
Твой, красавица, паладин?
В первоначальной версии не ясно даже, является ли он счастливым соперником драгуна — Пьеро, Сцена их встречи до 1959 г. читалась так: .с улыбкой жертвы вечерней И бледней, чем святой Себастьян, Весь смутившись, глядит он сквозь слезы, Как тебе протянули розы, Как соперник его румян.
В. М. Жирмунский (№11 стр. 76) замечает поэтому поводу: «Румяный» соперник — эпитет вряд ли подходящий для Блока, тем более в его роли демонического любовника. Но этот эпитет является цитатой из самоописаний Блока и ряда характеристик его внешности в молодые годы, данных другими. Эта «румяность» одно время угнетала его (слово «румяный» еще раз появляется в стихотворении Ахматовой на смерь Блока: И приходят румяные вдовушки), ср. стих Блока: И льнут к нему. в его лице румянец (» Как тяжко мертвецу среди людей.» 1912) в первой публикации -«Современник» 1912, №11, позднее соответствующая строфа была опущена). — Розоватость Блока — постоянный мотив в мемуарах Андрея Белого, ср.: «Стройный, с лицом розовеющим,.он щурясь оглядывал отблески стекол» ( «Начало века», стр. 458), » Но Александр ли Блок юноша этот, с лицом, на котором без вспышек румянца горит розоватый об ветр». (там же, стр. 287).
Однако лишь в 1962г. появились опознавательные строчки: Это он в переполненном зале Слал ту черную розу в бокале. И тогда же эпитет «румян» был заменен нейтральным: Как соперник его знаменит. Отрывок о Блоке в окончательной редакции расширен добавлением восемнадцати стихов, слагавшимся постепенно: 1956:
Но такие таятся чары
В этом страшном дымном лице:
Плоть, почти, что ставшая духом,
И античный локон над ухом
Все таинственно в пришельце.
1962: Это он в переполненном зале
Слал ту черную розу в бокале,
Или все это было сном?
С мертвым сердцем и мертвым взором
Он ли встретился с Командором,
В тот пробравшись проклятый дом?
1956: И его поведано словом,
Как вы были в пространстве новом,
Как вне времени были вы,
И в каких хрусталях полярных,
И в каких сияньях янтарных
Там у устья Леты Невы. Первая строфа, примыкающая к предшествующей, развивает образ романтического героя — «демона». Остальное состоит из четырех полустроф, содержащих последовательные аллюзии на четыре известных стихотворения Блока, из которых два, — из цикла «Страшный мир», имевшего для творчества Ахматовой особенно большое значение. Первая, наиболее ясная («В ресторане», 1910), не требует дальнейших разъяснений. Вторая связана со стихотворением «Шаги Командора» (1910-1912). Третья является перифразой посвященному Андрею Белому («Милый брат! Завечерело.», 1906): Словно мы — в пространстве новом, Словно — в новых временах. Четвертая отдаленно перекликается со стихотворением «Вновь оснеженные колонны.» (1909), посвященным В. Щеголевой и изображающим поездку на острова: Там, у устья Леты-Невы. Переклички «Поэмы» с » Шагами Командора» Блока.

1 звезда2 звезды3 звезды4 звезды5 звезд (1 votes, average: 5,00 out of 5)


Сейчас вы читаете: Отношение Ахматовой к лирической поэме «Двенадцать»