Рассказы Бабеля из цикла «Конармии»
Рассказы из цикла «Конармии» начали публиковаться в 1923 году. Но создавались они уже в 1920-м. Разные по материалу, они открывали мир новый и неожиданный.
«Конармия» открывается победным рассказом «Переход через Збруч» («Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете.»). Но с первых же фраз на радость победы ложатся какие-то странные блики. «Поля пурпурного мака,- возвышенно начинает автор,- цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена
В следующей фразе сильнее звучат новые ноты — мотив отчуждающейся «от нас», отдаляющейся, уходящей, обессиленной природы: «Тихая Волынь изгибается. Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ.», а следом — еще сильнее и определенней — «она вползает в цветистые пригорки и Ослабевшими руками путается в зарослях хмеля». Еще ослепительно светит раскаленное солнце, но уже кажется, что это «оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова», и «нежный свет», который «загорается в ущельях туч»,
— .Когда «начдив шесть» Савицкий узнает, что Лютов — «грамотный», «кандидат прав Петербургского университета», когда он кричит ему: «Ты из киндербальзамов. и очки на носу», когда, смеясь, восклицает: «Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки»,- он ведет себя так, как только и может вести себя человек, за которым стоит веками копившаяся классовая ненависть («Мой первый гусь»). Но когда победа была, казалось, одержана, когда казаки говорят: «Парень нам подходящий» и Лютов, торжествуя, читает ленинскую речь, его победа ощущается все-таки как странная, как относительная победа. «.Мы спали шестеро там, согреваясь друг от друга,- заканчивает Бабель рассказ,- с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды. Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло».
Перед нами — нерасторжимое единство патетики и скорби, лирики и иронии, любви и ненависти. В рассказе «Смерть Долгушова» рассказчик сам себе кажется гуманным человеком — не может он добить умирающего. «Афоня,- сказал я с жалкой улыбкой и подъехал к казаку,- а я вот не смог», и эта «жалкая улыбка» в сцене, где вот-вот «наскочит шляхта — насмешку сделает», выглядит как слабодушие. И кажется ответная реплика только это фиксирует. «Уйди,- ответил он, бледнея,- убью! Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как кошка мышку. И взвел курок».
— .Но через несколько минут другой конармеец протянул Лютову сморщенное яблочко. «Кушай,- сказал он мне,- кушай, пожалуйста.»
В первых вариантах «Конармии» рассказ имел продолжение: «И я принял милостыню от Гришука и съел его яблоко с грустью и благоговением». Бабель снял его, снял потому, что спрашивал: кто прав? кто виновен? кто выше? кто слаб? кто велик? Он оставлял эти вопросы открытыми — на суд истории. Это время пришло. «Нераздельность и неслиянность» с революцией — это было трагическое чувство. Но важнее другое — это была трагическая реальность. Отсвет трагедии лежал и на героях, и на рассказчике Лютове. Обогатившись опытом реальной жизни, действительно увидев в революции не только силу, но и «слезы и кровь», Бабель «вертел» человека так и этак, анализировал, анатомировал.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)