Стилистика стихотворений Тютчева
То, что мы условно называли «долгим, удлиненным» словом, — характерная черта стилистики Ф. И. Тютчева. О ее осознанности свидетельствует не только употребление естественных многосложных слов, но и «искусственно» многосложных. У Тютчева часто случаи «словосложения», употребления сложносоставных слов:
— И все для сердца и для глаз
— Так было холодно и бесцветно,
— Так было грустно-безответно,
— Но чья-то песнь вдруг раздалась.
— Усыпительно-безмолвны, как блестят в тиши
— золотистые их волны,
— И спящий град, безлюдно-величавый,
— Наполнена своей безмолвной славой.
— И сквозь глянец их суровый
— Вечер пасмурно багровый
— Светит радужным лучом.
— И в чистом пламенном эфире
— душе так родственно-легко.
Тютчев не только использует в своем поэтическом языке длинные, величественные по звучанию слова, но часто сам творил их. Все призраки возвышенного имеет не только поэтическая лексика, но и синтаксис Тютчева. По своим преобладающим формам этого синтаксис своеобразного внутреннего диалога, с его вопросами и ответами, с его обращениями к отсутствующему
— Молчи, прошу, не смей меня будить.
— Не их вина: пойми
— Коль можешь, органа жизнь глухонемой!
— Увы, души в нем не встревожишь
— И голос матери самой!
— Слезы людские, о слезы людские,
— Льетесь вы ранней и поздней порой.
— Льетесь безвестные, льетесь незримые,
— Неистощимые, неисчислимые,
— Льетесь, как льются струи дождевые
— В осень глухую, порою ночной.
Анафора, повторение одних и тех же слов в начале строки и в одной и той же строке увеличивают напряжение внутренней мысли, помогают постичь трагизм чувства поэта. У Тютчева не совсем обычный внутренний диалог — и соответственно необычен синтаксис его диалогических стихотворений. Это не столько разговоры с предполагаемым собеседником, сколько с самим собой. Это разговор — размышление. И это синтаксис размышляющей речи — в муках и постоянном борении размышляющей. Диалог Тютчева часто производит впечатление нелегкого — и по содержанию, и по формальным, грамматическим признакам.
— Былое — было ли когда?
— Что ныне — будет ли всегда?.
— Пройдет оно, как все прошло,
— И капет в темное жерло
— За годом год.
— За годом год, за веком век.
— Что ж негодует человек,
— Сей злак земной!.
— Он быстро, быстро вянет — так,
— Но с новым летом новый злак
— И лист иной.
Синтаксис подобных конструкций Тютчева представляет собой разговорно — утяжеленную форму, его фиксирует и поворот фразы, и резкий и значительный поворот мысли. Такие конструкции позволяют почти физически ощутить процесс поэтической речи и поэтического раздумья — трудного, высокого, страстного. Тютчев не боится речевой дисгармонии — он подчиняет ее своим художественным целям. Он прибегает к интонационным перебивам и диссонансам, чтобы придать драматизм и стиховой фразе, и заключенной в ней мысли. Синтаксические конструкции и обороты у Тютчева могут быть и «утяжеленными» и «легкими», но они во всех случаях производят впечатление естественных. Ход авторской мысли и речи, ее построение кажутся безыскусственным и точно «неподготовленным», случайным. Эта безыскусственность и кажущаяся неподготовленность речевого строя особенно бросаются в глаза в некоторых необычных началах:
— И бунтует и клокочет,
— Хлещет, свищет и ревет.
— Эти бедные селенья,
— Эта скудная природа.
— Нет, моего к тебе пристрастья
— Я скрыть не в силах, мать — Земля.
Подобные начала, как заметил Ю. Тынянов, придают характер обрывочности, фрагментарности тютчевским стихам. В сущности, поэтическая речь Тютчева строится вся на внутренних кульминациях. Поэт говорит только о самом главном, минуя обязательные зачины, словесные «мостики» и связи. Читая стихи Тютчева, мы вновь и вновь поражаемся неисчерпаемому богатству русского языка. Взыскательное отношение к стихотворному мастерству отличает Тютчева. Несмотря на то, что поэт «не писал, а лишь записывал свои стихи». Он не раз возвращался к записанному, отчеканивал то, что как бы невольно сорвалось с его пера, добиваясь предельной ясности и четкости стиха. Благоговейному отношению к поэтическому слову учат нас стихи Тютчева. «Он не шутит с музой», — говорил Лев Николаевич Толстой.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)