Эпическая широта один из главных признаков «Войны и мира»
Суть замысла сводилась к тому, чтобы «захватить все». Эпическая широта — один из главных признаков «Войны и мира». Художнику было особенно важно сказать все — не обо всем понемногу, а именно все. Главный герой «Войны и мира» — не отдельное лицо, а масса лиц, не «я», а «мы» — да, мы, какими мы были, какими бываем в героические эпохи нашей истории. И характерно, что сложный душевный мир князя Андрея Болконского, Пьера Безухова, Наташи Ростовой раскрывается и проясняется в среде солдат, крестьян, дворовых людей — в
Этот эпический, составляющийся из множества отдельных характеров, портретов и типов образ народа, собственно, и превращает роман в эпос, в повествование с открытым финалом (у жизни народа, человечества нет конца), без той развязки, с которой «уничтожается интерес». Образ этот является художественным открытием Льва Толстого.
Для самого Толстого смысл работы над «Войной и миром» заключался в исследовании жизни, в попытке, идя вглубь, «докопаться» до ее начал, до таинственных сил, определяющих
Ученые отмечали (и до сих пор отмечают) «исторические ошибки», допущенные Толстым в его повествовании, например в главах, посвященных Наполеону. В действительности Наполеон был не таким, как описал его Толстой, исторического сходства нет, портрет слишком отличается от оригинала — вот смысл этой исторической критики. Но, не говоря уже о понятном различии между реальным лицом и художественным обобщением (Наполеон — император Франции и Наполеон — персонаж «Войны и мира» — понятия все-таки разные), нужно учитывать, что Толстой и не стремился к тому, чтобы создать портрет Наполеона. В определенном смысле Наполеон — «никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить». Так понимал вещи Толстой, которого интересовало не то, каким Наполеон был, и даже не то, каким он казался современникам, по лишь то, каким он оказался, в конце концов, в итоге всех его войн и походов.
В той громадной движущейся картине, которая стояла перед глазами Толстого, в том психологическом пространстве, где ежеминутно действуют миллионы сил, а история следует в итоге — как результат их стихийного взаимодействия, Наполеон вовсе не был главной силой. Он был частностью, он был, как это ни парадоксально, лицом почти комедийным. В то время как он единодержавно, по собственной воле перекраивал судьбы народов и царств и все в мире, казалось ему, вершилось по воле его, все поддерживало его в этом заблуждении всемогущества, — жизнь шла своим чередом, и ей не было ни малейшего дела до замыслов императора, до планов и дислокаций его генерального штаба. Толстой не боится сравнивать «всесильного» Наполеона с мальчиком, который, сидя в карете и держась за тесемочки, воображает, что он правит каретой.
Сопоставляя исторические и мемуарные источники, Толстой шаг за шагом открывал истину, внимательно вглядываясь в ненужные «истории-науке» психологические черты. Истинность его художественных открытий многократно подтвердилась в XX веке, когда новые историки (в том числе французские) находили все новые подлинные свидетельства отсутствия полководческого искусства Наполеона (главная роль в военных делах принадлежала начальнику штаба маршалу Бертье), его бессмысленной жестокости, показного величия и внутреннего ничтожества.
Создатель «Войны и мира» очень дорожил открытой им истиной. Когда много лет спустя писатель А. И. Эртель спросил его (в письме 1890 г.) о Наполеоне, Толстой ответил:
«Да, я не изменил своего взгляда и даже скажу, что очень дорожу им. Светлых сторон, не найдете, нельзя найти, пока не исчерпаются все темные, страшные, которые представляет это лицо. Самый драгоценный материл — это записки доктора о нем (Вышедшая в 1822 году в Лондоне книга Меара «Наполеон в изгнании, или Голос со Св. Елены».). Как ни раздувают они его величие, жалкая толстая фигура с брюхом, в шляпе, шляющаяся по острову и живущая только воспоминаниями своего бывшего величия, поразительно жалка и гадка. Меня страшно волновало всегда это чтение, и я очень жалею, что не пришлось коснуться этого периода жизни. Эти последние годы его жизни, где он играет в величие и сам видит, что не выходит, и в которые он оказывается совершенным нравственным банкротом, и смерть его это должно быть очень важной и большой частью его жизнеописания».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)