Заметки на полях песенника
Внимательно читать сборники народных песен побуждают меня вовсе не задачи литературного образования: эту привычку развило многолетнее участие в популярной радио-, а затем и телепрограмме «В нашу гавань заходили корабли». Но иногда в песенниках встречаются очень любопытные находки, которые вызывают интерес у меня уже как у преподавателя литературы. Тем более если сборник составлен настоящим знатоком, таким, например, как известный литературовед профессор И. Н. Розанов — а именно подготовленная им книга «Русские песни XIX века»
Слова о народности Пушкина давно стали у нас общим местом, практически уже ничего не значащим. Возможно, по-новому прозвучат они, если вдуматься в то, что уже в начале 30-х годов XIX века, то есть при жизни поэта, песни на его слова активно исполнялись народом и даже попали в песенники . Так произошло, например, со стихотворением «Зимняя дорога», четыре первые строфы которого помещены в сборнике Розанова под названием «Сквозь волнистые туманы» с примечанием: «В песенники попадает не позднее 1835 г.» . Стихотворение «Талисман»
Интересно, что тексты Пушкина практически не «правились» при народном исполнении, их не надо было долго «обкатывать», настолько точным и простым был их язык.
Другой аспект проблемы — фольклор как источник для стихотворений Пушкина. Помните: «Спой мне песню, как синица // Тихо за морем жила, // Спой мне песню, как девица // За водой поутру шла…»? Если песню про девицу нет-нет да услышишь сегодня, то про синицу, судя по всему, прочно забылась — ее знают далеко не все исследователи фольклора, не говоря уж о простых любителях. А текст ее очень интересен :
За морем синица не пышно жила, Не пышно жила, пиво варивала; Черный дрозд пивоваром был, Сизый орел винокуром слыл. Совушка-вдовушка незваная пришла, Снигирюшку-милушку за ручку привела. Стали снигирю мелки пташки говорить: «Что же ты, снигирюшка, не женишься?» — «Рад бы я жениться, да некого взять: Взял бы я пернатку — да матка моя, Взял бы я чечетку — да тетка моя, Взял бы я синичку — сестричка моя, Взял бы я галку — косолапая она, Взял бы я сову — пучеглазая она, Взял бы я ворону — черномазая она, Взял бы я кукушку — тоскливая она, Взял бы я касатку — вертлявая она, Взял бы я сороку — щекотливая она, Щекотливая она, говорливая она».
Песня явно плясовая по ритму и построению, но если вдуматься в смысл текста, то, как это часто оказывается в русских народных песнях, очень грустная — ведь так и остался один «снигирюшка-милушка». Каково было слушать эту песню Пушкину в одиночестве Михайловской ссылки!
Есть в сборнике Розанова необычный раздел, в котором представлены песни, сочиненные женщинами-дворянками и освоенные затем народом. Интересно, что дворянки эти были не простые, а высокопоставленные, те самые, которым, как мы знаем из литературы, положено было говорить только по-французски, а по-русски едва связывать слова . Среди них дочь шталмейстера Нарышкина, жена графа Шереметева — но открывается список фигурой совсем уж неожиданной: Елизаветой Петровной, дочерью Петра I, которую на уроках мы поминаем чаще всего в связи с одой Ломоносова. Песню, ставшую народной, будущая императрица, согласно устойчивой легенде, сочинила в тот период своей жизни, когда еще и не помышляла о троне, а томилась в бездействии в подмосковном селе Покровском.
Сюжет ее интересным образом перекликается с дальнейшей судьбой Елизаветы.
Начинается песня с упоминания, видно, очень врезавшегося в память «бедной Лизы» места ее девического обитания:
Во селе, селе Покровском Среди улицы большой Разыгралась, расплясалась Красна девица-душа.
И рассказывает эта девица своим подругам о причинах своего веселья:
Приезжал ко мне детинка Из Санкт-Питера сюда —
И звал девицу с собой, всячески ее прельщая:
Ты в деревне здесь крестьянка, А там будешь госпожа.
Поначалу голова у бедной девицы вскружилась от таких перспектив, но затем она опомнилась и не поехала, сказав заезжему «детинке» таковы слова:
«Я крестьянкой родилась, Так нельзя быть госпожой, Я в деревне жить привыкла, А там надо привыкать… А у нас-то во деревне Здесь прямая простота: Словом, мы кого полюбим, Тот и в сердце век у нас!» — Вот чему я веселюся, Чему радуюсь теперь: Что осталась жить в деревне, А в обман не отдалась!
Реальная Елизавета, как мы помним, повела себя несколько иначе… А песня, хоть и написана без рифм и напоминает иногда «нескладушку», очень жизненна — сюжет-то из разряда вечных. Удивительно только, как ее проморгали во время строительства социализма в деревне и советского закрепощения крестьян — мораль из нее весьма бы подошла для пропагандистских целей.
Адмирала Шишкова мы поминаем на уроках литературы как яростного защитника исконного русского языка и борца с карамзинистами — чаще всего в ироническом ключе. Сам же Шишков, автор многотомного собрания сочинений, министр просвещения, основатель серьезного литературного общества «Беседа любителей русского слова», вероятно, не подозревал, что дольше всего останутся «в памяти народной» не его высокоученые труды, а… две детские песенки, которые множество раз перепечатывались и переиздавались вплоть до ХХ века. Они очень милые, и если бы не комментарий профессора Розанова, то мы вряд ли бы заподозрили главу «Беседы» в авторстве таких вот строчек:
Покуда маленьки, Поскачем, дружки, Как будем стареньки, Повесим носки.
Естественно, имеются в виду носы…
Неожиданные авторы находятся и у хорошо известных народных песен, существующих во множестве вариантов и записывающихся фольклорными экспедициями и поныне. Так, популярнейшая баллада «Ехали казаки», в которой речь идет о расправе вернувшегося с войны казака со своей женой, родившей в его отсутствие сына, является переделкой песни С. Т. Аксакова, автора знаменитого «Аленького цветочка». Называется она «Уральский казак» и имеет подзаголовок «Истинное происшествие».
Весьма примечательно, что напечатана она была в 1821 году не где-нибудь, а в журнале «Вестник Европы». Вот вам и западное влияние!
Начало стихотворения Марины Цветаевой о Пушкине и царе всегда казалось мне каким-то нелогичным:
Нет, бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили: То зубы царевы над мертвым певцом Почетную дробь выводили.
Одно время я даже думал, что здесь ошибка и следует читать «не бил барабан». Правда, вторая часть грамматически опровергала такое допущение — и неясность оставалась.
Комментарий в цветаевском сборнике, конечно, сообщал, что это переделка стихотворения ирландского поэта Ч. Вольфа в переводе И. Козлова, но такая информация как-то не задевала ни ума, ни сердца. Совсем не то испытываешь, когда натыкаешься на само стихотворение — да не где-нибудь, а в сборнике русских народных песен. Оказывается, это стихотворение исполнялось как песня уже в XIX веке, а И. Козлов — автор популярнейшего «Вечернего звона».
И тогда цветаевские строки воспринимаются как ответ, как игра с широко знакомым, а не маргинальным текстом. А начинается он, кстати, как и положено, с отрицания, а не с утверждения:
Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили, И труп не с ружейным прощальным огнем Мы в недра земли опустили.
И звук, возникший в стихотворении Цветаевой, — стук «царевых зубов» становится как-то громче на фоне этой действительно мертвой тишины песни Козлова.
Напоследок — опять фрагмент детской песенки. Угадайте, что в ней привлекло мое внимание. Принадлежит она У. Порецкому и представляет собой диалог птички и поймавших ее детей:
— Ах, зачем, зачем я вам, Миленькие Дети? Отпустите полетать, Развяжите сети!
— Нет, не пустим, птичка, нет, Оставайся с нами: Мы дадим тебе конфет, Чаю с сухарями!
— Ах, конфет я не люблю, Не хочу я чаю. В поле мошек я ловлю, Зернышки сбираю.
Догадались? Ну конечно: «Милый, милый людоед, // Смилуйся над нами, // Мы дадим тебе конфет, // Чаю с сухарями!» Но в этом случае собеседник детей не жалкая птичка, а грозный Бармалей: «Но ответил людоед: — Не-е-ет!!!»
Привет Корнею Ивановичу!
(1 votes, average: 5,00 out of 5)