Шатов — центральный персонаж романа Ф. М. Достоевского «Бесы»
С образом Ивана Павловича Ш., двадцатисемилетнего конторского служащего, раскаявшегося нигилиста, ассоциирован И. И. Иванов, убитый в ноябре 1869 года Нечаевым и его группой по политическим мотивам и согласно принципам «Катехизиса революционера». Своеобразное художественное преломление в образе Ш. получили некоторые факты биографии фурьериста и петрашевца, затем «раскаявшегося нигилиста» Н. Я. Данилевского , а также самого Достоевского.
«Это было одно из тех идеальных русских существ, — сказано о Ш. в романе, — которых вдруг
Ш. родился крепостным В. П. Ставрогиной, был учеником Степана Трофимовича Верхо-венского, учился
Но погибай мое имя! Дело в вас, а не во мне… Я человек без таланта и могу только отдать свою кровь и ничего больше…
Погибай же и моя кровь!.. Мы два существа и сошлись в беспредельности… в последний раз в мире», — взывает он к обожаемому учителю, в которого пламенно и беззаветно верит. «Как могли вы затереть себя в такую бесстыдную, бездарную лакейскую нелепость! — гневно укоряет он учителя, узнав, что тот имеет отношение к обществу «наших». — Это ли подвиг Николая Ставрогина!» Ш. относится к тем героям Достоевского, кто, как и автор, всю жизнь «сознательно и бессознательно» мучается «существованием Бога».
На прямой вопрос Ставрогина: «Веруете вы сами в Бога или нет» — Ш. отвечает: «Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что новое пришествие совершится в России… Я… я буду веровать в Бога».
По мнению К. В. Мочульского, идейное раздвоение Ш. превращается в личную трагедию. » Достоевский делает его провозвестником своего религиозно-национального credo и вводит в его историю большой автобиографический материал». По словам С. Н. Булгакова, «Ш. в известном смысле тоже есть одно из реальных отображений Ставрогина, его вампирных двойников, которых он напустил кругом себя и которые присасывались к сердцу и пили кровь своих пленников. …Если присмотреться ближе, то все пламенные утверждения Ш., как будто содержащие истинные, а в некотором роде даже аксиоматические положения, страдают, однако, религиозной двусмысленностью…
Ш. загорелся религиозной идеей национальности в такое время, когда он еще не имел веры в Бога, хотя и страстно хотел ее иметь; в народ-богоносец он поверил раньше, чем поверил в Бога, и этот призрак, за которым он погнался, и эта мечта, на которую он затратил хотя и несложные и небогатые, но сосредоточенные силы своего духа, исказили его духовную личность. Он тоже сделался жертвой провокации и обмана — неверующий проповедник идеи народа-богоносца… Делая столь чрезмерное ударение на идее особности, национальности религии, Ш. впадает в явный конфликт с христианством, проповедь которого обращена ко всем языкам…
В Ш. нарушено религиозное равновесие…» В. П. Полонский, комментируя диспуты Ш. и Ставрогина, считал их выражением острого религиозного сомнения и неверия Достоевского: «Ставрогин и Ш., две стороны его собственной души, раздвоенной и сомневающейся, неверующей и верующей одновременно. Если одной стороной ее он с исступлением уверял, что верует, хочет верить, — другой ее половиной подвергал осмеянию эту веру, издевался над нею, кощунствовал, увлекаясь в то горнило сомнений, в то отрицание Бога, какого, по его собственным словам, не было даже на Западе»
Традиция русской философской критики видит Ш. к концу романа уже исцеляющимся, припадающим к «ногам Иисусовым» — тому свидетельство душераздирающий рассказ о возвращении его жены, рождении ставрогинского ребенка, названного в честь Ш. Иваном; «светозарная молния разрезает тьму, в душе Ш. звенит гимн любви, радости, всепрощения, — он исцелен. Но… не суждено было Ш. поведать людям о своем исцелении» .
(1 votes, average: 5,00 out of 5)