Гипертрофированное сознание героев Достоевского
Своих персонажей Достоевский изображает в этих двух крайностях: «роковом для нас круговороте судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения» и в жажде восстановления душевной гармонии, «самосохранения и покаяния», и в этих двух процессах душевное состояние дается в крайне заостренной степени. Об этой особенности Достоевского — художника и мыслителя писал Андрей Белый: «А ведь несомненно: для Достоевского дорога к последней святости лежит через землю последнего дерзновения. И потому-то «дорога большая, прямая,
Гипертрофированное сознание героев Достоевского — особая примета, выводящая их за пределы обычной реалистической традиции. Прием заострения был сознательным у Достоевского и находился в связи с его пониманием самых основных Особенностей национального характера, способного и На величайший подвиг самоотвержения, и на страшное Падение, «самоотрицание и саморазрушение». Крайняя Напряженность психологических
Например, болезненное самолюбие и злобное раздражение «подпольного парадоксалиста». Герой иронически рассказывает, «как в мечтах он иной раз погружался во «все прекрасное и высокое» и тут же спорит с вымышленным противником… доказывавшим ему, что пошло и подло выводить все это теперь на рынок». Затем после короткого спора с противником он все-таки соглашается с ним: «А, впрочем, вы правы, действительно и пошло и подло.
А подлее всего то, что я теперь начал перед вами оправдываться. А еще подлее то, что Я делаю теперь это замечание. Да довольно, впрочем, а то ведь никогда и не кончишь, все будет одно другого подлее…»
Достоевский же обращается к крайним формам преувеличения, доводит его до предела нарушения внешнего правдоподобия, никогда не переходя эту границу, и поэтому жизнь в произведениях Достоевского не теряет художественной правды. Заострение лишь помогает с наибольшей яркостью выразить сущность изображаемых характеров, тенденции, глубоко заложенные в самой действительности. Эта действительность не случайно представляется писателю фантастической, потому что подлость, отчаяние, падение и саморазрушение, кажется, в ней не имеют никаких пределов.
Забвение всякой меры и «потребность хватить, через край», подмеченные писателем в русском народе, обратили его к новым средствам художественной типизации.
Человек постигается в крайних возможностях падения,, саморазрушения и восстановления, нравственного «воскресения», «самосохранения и покаяния», т. е. в критических ситуациях, формами психологической гиперболизации.
Толстой и Достоевский сходились в главном: они понимали, что жизнь есть движение к бесконечному совершенству. Пристальное внимание писателей к двойственности, объективно присущей человеку антагонистического общества, не мешало им выделить доминирующую тенденцию в развитии характеров. Они питались верой в «высокое предназначение человека», в «доброту людей и любовь их друг к другу».
Зло для них было условием осуществления добра. Они свято верили в преодоление зла силами любви, которая, по их мысли, является глубинной сущностью жизни.
Достоевский проверял своих сугубо сложных, раздвоенных героев в острейших экстремальных конфликтных ситуациях с целью понять силу нравственной сопротивляемости и увериться в ней как верном признаке внутреннего человека.. Он испытывал духовный потенциал человека, доводя греховность и падение своего героя до последних пределов, до последней черты.
В воспоминаниях о. Достоевском Н. Н. Страхов писал, что, хотя «Достоевский субъективнейший из романистов», это не мешало ему быть «совершенным реалистом», которому были открыты еще неведомые тайны человеческого духа: «…он смело пускался рисовать мрачные картины; никто так далеко не заходил в изображении всяких падений души человеческой». Секрет его успеха как в природе дарования, так и в том, что «он крепко верил в себя и в человека». «Достоевский потому так смело выводил на сцену жалкие. и страшные фигуры, всякого рода душевные язвы, что умел или признавал за собою умение произносить над ними высший суд. Он видел божию искру в самом падшем и извращенном человеке; он следил за малейшею вспышкою этой искры и прозревал черты душевной красоты в тех явлениях, к которым мы привыкли относиться с презрением, насмешкою или отвращением…
Эта нежная и высокая гуманность может быть названа его музою, и она-то давала ему мерило добра и зла, с которым он спускался в самые страшные душевные бездны».
Достоевский, как и Толстой, интересуется духовным потенциалом личности, улавливает проблески человечности у героев-персонажей, захваченных индивидуалистическими стремлениями.
Однако зло не всегда побеждается нравственным чувством, и в этом случае человек становится жертвой своих разрушительных стихий. Индивидуалистическое своеволие приводит некоторых героев Достоевского к полному моральному омертвению, к эмоционально-психологическому истощению, к страшному снижению жизненных сил. Ставрогин, Свидригайлов, Федор Павлович Карамазов, ощущавшие в себе иной раз «духовный страх и нравственное сотрясение», — все они приняли дозу яда, для них смертельную.
Самоубийство и явилось для Ставрогина и Свидригайлова нравственным самосудом. Не дождавшись очистительного огня естественной смертью, они и конец нашли анархически своевольный.
Уже давно ученые обратили внимание на то, что человек у Достоевского «загадка» и «тайна». Так, М. Б. Храпченко писал: «Широта» человека, по мысли писателя, заключается не только в очень сложном сочетании противоборствующих начал, но и в той загадочной неожиданности, с какой часто открываются свойства его внутреннего мира. Человеческая душа — бездна, утверждал Достоевский; глубины подсознания личности остаются неведомыми и для нее самой.
Идеал красоты, добра оказывает несомненное воздействие на людей; однако в неизмеримо большей степени они находятся во власти идеала содомского. Власть темного, низменного, жестокого, сказывающаяся во внутренней жизни человека, в его действиях, крайние проявления себялюбия, чувственности, цинизма, духовной опустошенности Достоевский рисовал с огромной художественной правдивостью, избегая при этом всякого натурализма».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)