Автор и герой: один день из жизни
В рубрике «Штудии» мы стремимся печатать статьи не методического, а скорее литературоведческого характера. Как правило, их авторы — ученые, вузовские преподаватели, иногда школьные учителя, ведущие научную деятельность. Предмет их исследования — художественный текст и личность автора, воплотившаяся в этом тексте.
Мы знаем, что многие статьи этой рубрики учителя используют и для уроков, потому что в них дается свежий, неожиданный взгляд на произведение. Сам поворот мысли исследователя, обнаруженная неожиданная перекличка, крупно
И тогда увлеченный школьник сам становится исследователем. Ему интересно, и как сделано произведение, и как при всей этой сделанности в нем пульсирует живая жизнь. Ему интересно вступать в диалог — и с автором, и с его предшествующими интерпретаторами, и с учителем, который его в этот диалог вовлек. Реплика ученика-исследователя, ученика — неравнодушного читателя представляется нам в этом диалоге очень важной.
И особенно радостно, когда желание понять и высказать свое понимание рождается
В нашем пушкинском номере в рубрике «Штудии» мы публикуем небольшую сопоставительную работу, выполненную учеником 9-го математического класса на материале «Евгения Онегина». Она возникла как продолжение разговора о перекличках в романе и может сама стать импульсом для дальнейших размышлений над текстом.
Евгений Онегин — светский человек, и Роман » Евгений Онегин» — роман о светском человеке. Даже Татьяна, жительница сельских мест, в конце концов предстает перед нами в обличье великосветской дамы. Сам автор, которому, по подсчетам кропотливых пушкинистов, посвящено больше строф, чем любому из персонажей, живет в обществе.
Он считает, что и мы понимаем эту обстановку, и поэтому не тратит времени на объяснение тонкостей светской жизни. И он, и Онегин, и мы все, по его мнению, «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь» и приняты в свете.
Но все же автора и Онегина почти невозможно спутать. Один «озлоблен», другой «угрюм», и кто есть кто в этой паре, мы определяем однозначно. Судьбу создает характер, а характер, в свою очередь, создается привычкой.
Вглядимся поэтому в привычку — в привычный день жизни того и другого. Тем более что в романе есть два отрывка, описывающих эти два совсем разных дня: один — в первой главе, другой — в «Путешествии Онегина» .
Все начинается с одного и того же слова — слова, обозначающего именно привычку: «Бывало, он еще в постеле…» — «Бывало пушка зоревая // Лишь только грянет с корабля…». В глаза сразу бросается отличие — разница во времени начала и конца этих дней. Автор просыпается до зари — летом это примерно пять-шесть часов утра. А через час Онегин «полусонный в постелю с бала едет».
Кстати, мы вообще не видим в этом описании спящего автора: у берега моря мы встречаем его уже свежего и проснувшегося, а после оперы он еще и не думает ехать домой. Онегин же «еще в постеле — к нему записочки несут. Что? Приглашенья?» — говорит он, с трудом продирая глаза.
Неужели снова вставать? И, правда, надо, уже пора.
В этом «надо» — вся суть различия этих двух героев, изображенных Пушкиным . Онегину «надо» — автору же «хочется» , и он делает и радуется.
Что устрицы? Пришли? О радость!
Летит обжорливая младость Глотать из раковин морских Затворниц жирных и живых, Слегка обрызгнутых лимоном…
И мы уже видим перед собой этого человека, в компании друзей уплетающего за обе щеки тех самых устриц и хрустящего раскрываемыми раковинами… Вам еще не хочется есть? Мне — уже да. А ведь составляющие этого обеда, каким его описывает Пушкин, — это солнце, море, компания друзей и лишь в последнюю очередь, несмотря на всю аппетитность описания — собственно еда и напитки: устрицы и вино. Странно, но в самом описании обеда мы не прочтем даже марки этого вина — хотя какая, впрочем, разница?
Морской воздух и свобода пьянят не меньше алкоголя.
У Онегина вино названо — «вина кометы брызнул ток». Современный читатель увидит в этом просто метафору — и будет не прав: Онегин пьет дорогое шампанское урожая 1811 года, в который по земному небосклону промчалась комета. Вино, ростбиф , нежный лимбургский сыр, новоизобретенный консервированный — «нетленный» — пирог из Страсбурга — все свидетельствует о богатстве. Однако мы не увидим у него на обеде ни друзей , ни собственно процесса еды. Описание великолепной трапезы на поверку выходит отвлеченным; вернее так — описание поэтично, но эта поэзия исходит от автора, а не от героя.
Ощущается, что весь этот роскошный обед не приносит Онегину не только восторга, но даже и радости.
Первая поверхностная попытка объяснения укажет нам на разницу в стоимости этих двух обедов. Так неужели автор счастлив в своей бедности ? Ведь он доволен даже малым, даже одной чашкой кофе в полном одиночестве.
Как мусульман в своем раю, С восточной гущей кофе пью.
Следует ли все разительное несходство в восприятии жизни приписать «презренному металлу»? Мне кажется, нет. Всмотримся повнимательнее: кто это в Петеребурге на балах «на разные забавы… много жизни погубил»?
Это опять автор, хотя по сюжету должен быть — Онегин. Но скучающий герой на балу неинтересен — к чему его описывать? И мы видим воочию «бешеную младость, и тесноту, и блеск, и радость» — в лице автора. И блеск паркета, стоившего не одну тысячу рублей, «веселый свет» двойных фонарей карет, за которые владелец заплатил сумму не меньшую, озаряет его так же, как и бесплатный свет солнца и бесплатные же солнечные зайчики на морских волнах.
Богатство ему не вредит, однако оно — не главное, и поэтому мы видим автора не в блестящем Петербурге, а в Одессе, и тут ему тоже «рады простодушно». А Онегин остается со своим «надо» .
«Надо» — всемогущее. Не оно ли правит нами? Греки, когда хотели олицетворить его, вешали меч над головой человека.
Но греки мало знали настоящее «надо» . С Онегиным происходит нечто более глубокое и внутреннее: он теряет себя. Маска светского оригинала прирастает к нему, и он отдирает ее от своего лица уже с кожей — и остается «угрюм» навсегда. Конечно, не всю жизнь будет царствовать и надзирать над ним, как над нелюбимым ребенком, «недремлющий брегет» с фирменным уникальным циферблатом , но свобода, которую он обретет, — это не свобода парящего автора, а свобода сбежавшего узника.
Онегин и беднее, и в то же время богаче авторского «я» — но дорого же ему дался этот опыт, который автор постиг лишь умозрительно, не умирая внутренне. Онегин воскрес — а тот жил, жил и имеет право именно на этом слове поставить ударение в стихе: «Итак, я жил тогда в Одессе…»
Александр ШПИЛЬКИН, 9-й класс, московский Центр образования № 57
(1 votes, average: 5,00 out of 5)