Ненависть к «малой родине», или Элегические проклятия
Лирика Некрасова и русская классическая традиция
Пушкинские подтексты в некрасовской поэзии исследовались неоднократно, но, как правило, бегло и обзорно. Нижеследующий текст — опыт «медленного чтения» двух хрестоматийных стихотворений Некрасова — «Родины» и «Элегии». Опыт, позволяющий увидеть, что лирика Пушкина была для Некрасова значима как квинтэссенция классической традиции.
Пушкинские стихотворения для некрасовской поэзии подобны умиротворенному, исполненному покоя пейзажу — фону, на котором отчетливее
Итак, вчитаемся…
И вот они опять, знакомые места, Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста, Текла среди пиров, бессмысленного чванства, Разврата грязного и мелкого тиранства; Где рой подавленных и трепетных рабов Завидовал житью последних барских псов, Где было суждено мне Божий свет увидеть, Где научился я терпеть и ненавидеть, Но, ненависть в душе постыдно притая, Где иногда бывал помещиком и я; Где от души моей, довременно растленной, Так рано отлетел
Так начинается некрасовская «Родина». Первая же строка вводит мотив возвращения лирического героя в места, где он провел детские годы и возмужал. Начало неожиданное, без должной поэтической «экспозиции»: текст открывается соединительным союзом «и», как бы отсылающим и к прошлому, и к прежде сказанному. Но прежде ничего сказано не было.
Подобная композиционная черта свойственна и одному из самых известных стихотворений Пушкина — «Вновь я посетил…». Неожиданность начала усилена благодаря отточию:
…Вновь я посетил тот уголок земли, где я провел Изгнанником два года незаметных.
Но благодаря внешнему сходству пушкинского и некрасовского стихотворений лишь более очевидной становится противоположность их смысла. Пушкин пишет о возвращении в дорогой для него край, окружающие лирического героя воспоминания если и не радостны, то дороги для него:
Уж десять лет ушло с тех пор — и много Переменилось в жизни для меня, И сам, покорный общему закону, Переменился я — но здесь опять Минувшее меня объемлет живо, И, кажется, вечор еще бродил Я в этих рощах.
«Вновь я посетил…» — вариация жанра элегии: вместе и грустные, и светлые воспоминания о безвозвратно протекшей жизни. Не такова «Родина». Родные края, вновь посещенные некрасовским героем, рождают в нем чувство тягостное и негодующее. Воспоминания о жизни в имении безотрадны. Вслед за первым стихом, представляющим собой главное предложение, следует опутывающая, стесняющая цепь придаточных — монотонная череда строк, скорбный перечень, открывающийся союзом «где».
Негодующий пафос сих строк рождает в памяти не элегические размышления из «Вновь я посетил…», но горестное и гневное витийство из пушкинской же «Деревни», указующей на «невежества убийственный позор», на «рабство тощее» и «барство дикое». Даже «огонь томительный» — клише элегического стиля — у Некрасова не метафора любовного томления или поэтического восторга, а возвышенное иносказательное именование скорби, рожденной несправедливостью и уродливостью общественного бытия. Как «бесплодный жар» в пушкинской «Деревне».
Мир «Родины» страшен, полон страданий — горестна судьба не только рабов, но и матери лирического героя, которая стала несчастной жертвой деспота-мужа:
Воспоминания дней юности — известных Под громким именем роскошных и чудесных, — Наполнив грудь мою и злобой и хандрой, Во всей своей красе проходят предо мной…
Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальной Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный? Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Вот серый, старый Дом… Теперь он пуст и глух: Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, — А встарь?.. Но помню я: здесь что-то всех давило, Здесь в малом и в большом тоскливо сердце ныло.
Но чуть дальше в «Родине» мы встречаем все же слабый отголосок «Вновь я посетил…». Пушкин в этом стихотворении упоминал о своей к тому времени умершей няне Арине Родионовне:
Вот опальный домик, Где жил я c бедной нянею моей. Уже старушки нет — уж за стеною Не слышу я шагов ее тяжелых, Ни кропотливого ее дозора.
Мотив дружбы, бесед за кружкой «с дряхлой старушкой» отличителен для поэтических текстов Пушкина, созданных в Михайловском или посвященным этим двум годам вынужденного деревенского уединения. Усилиями официозных литературоведов советской эпохи этот мотив превратился в миф о солидарности и духовном единении поэта-дворянина с народом. Но нельзя не признать: пушкинские произведения давали для такой интерпретации Какие-то Основания.
Не то у Некрасова. Няня о мальчике заботилась и его любила. Лучше бы она этого не делала:
Я к няне убегал… Ах, няня! Сколько раз Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час; При имени ее впадая в умиленье, Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?..
Ее бессмысленной и вредной доброты На память мне пришли немногие черты, И грудь моя полна враждой и злостью новой…
«Бессмысленной и вредной» могла быть названа не доброта Арины Родионовны, а доброта, а вернее сказать, попустительство, фонвизинской Еремеевны, выказываемая по отношению к барскому дитяти Митрофану Простакову.
Всем памятный образ из «Вновь я посетил…» — молодые сосны, пробившиеся у корней старых деревьев, — в некрасовской «Деревне» отдан под губительную власть топора. Следы запустения, приметы разорения щедро рассеяны в финальных строках стихотворения. Некрасовский лирический герой испытывает при их виде чувство садомазохистское — радость:
И с отвращением кругом кидая взор, С отрадой вижу я, что срублен темный бор — В томящий летний зной защита и прохлада, — И нива выжжена, и праздно дремлет стадо, Понурив голову над высохшим ручьем, И набок валится пустой и мрачный дом, Где вторил звону чаш и гласу ликований Глухой и вечный гул подавленных страданий, И только тот один, кто всех собой давил, Свободно и дышал, и действовал, и жил…
Точная цитата из пушкинского стихотворения «Воспоминание» заставляет еще отчетливее ощутить отличие от классических произведений первого русского поэта: пушкинский лирический герой испытывал отвращение от собственных грехов, для некрасовского героя отвратительна картина родного края — юдоли слез и страданий…
Пасущиеся по лугам стада, лес, дарующий прохладу, светлый ручей — неизменные детали идиллического пейзажа. Нередки они и в элегии. Эти образы встречаются еще в первых элегиях Жуковского, создавших канон этого жанра в русской поэзии, — в «Вечере» и в «Сельском кладбище», переложении стихотворения Томаса Грея:
…Когда с холмов златых стада бегут к реке, И рева гул гремит звучнее над водами, И, сети склав, рыбак на легком челноке Плывет у брега меж кустами;
Когда пловцы шумят, скликаясь по стругам, И веслами струи согласно рассевают; И, плуги обратив, по глыбистым браздам С полей оратаи съезжают…
Уж вечер… облаков померкнули края; ……………………………………………….. Все тихо; рощи спят; в окрестности покой; ………………………………………… Как слит с прохладою растений фимиам!
Шумящие стада толпятся над рекой…
В некрасовской «Родине» «не просто» гибнет под топором бор и пересыхает ручей — это гибнут атрибуты элегического жанра.
Но они вновь возродятся, восстанут из небытия спустя три десятилетия в стихотворении, так и названном — «Элегия».
Жницы за жатвою, золотые колосящиеся нивы, медленно, спокойно бредущий за сохою пахарь-оратай, прохладная полутьма, вечер — эти знакомые по элегии Жуковского «Вечер» образы повторены Некрасовым. Некоторые повторены в его «Элегии» дважды:
Внимаю ль песне жниц над жатвой золотою, Старик ли медленный шагает за сохою, Бежит ли по лугу, играя и свистя, С отцовским завтраком довольное дитя, Сверкают ли серпы, звенят ли дружно косы… …………………………………………………………….. Уж вечер настает. Волнуемый мечтами, По нивам, по лугам, уставленным стогами, Задумчиво брожу в прохладной полутьме…
Кроме процитированных строк из элегии «Вечер» напомню начальные стихи «Сельского кладбища»:
Уже бледнеет день, скрываясь за горою; ………………………………………………………. Усталый селянин медлительной стопою Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
Но чувства и думы, тревожащие некрасовского лирического героя, далеки от настроений героя элегий Жуковского, как, впрочем, и от элегических настроений вообще. Герой стихотворения «Вечер» погружен в печальные и светлые размышления о минувшем:
Сижу, задумавшись; в душе моей мечты; К протекшим временам лечу воспоминаньем… О, дней моих весна, как быстро скрылась ты, С твоим блаженством и страданьем!
Некрасовского же лирического героя занимают вопросы гражданские, судьба народная. Герой Некрасова — не «частный человек» элегии, и он проклинает врагов народа. И одиночество его — не уединение и отрешенность элегического персонажа, а горькое, трагическое осознание поэтом-гражданином, что слово его может быть не узнано народом, крестьянством:
Ответа я ищу на тайные вопросы, Кипящие в уме: «В последние года Сносней ли стала ты, крестьянская страда? И рабству долгому пришедшая на смену Свобода, наконец, внесла ли перемену В народные судьбы? В напевы сельских дев? Иль так же горестен нестройный их напев?..» …………………………………………………………..
На сельские труды зову благословенье, Народному врагу проклятия сулю, А другу у небес могущества молю, И песнь моя громка!.. Ей вторят долы, нивы, И эхо дальних гор ей шлет свои отзывы, И лес откликнулся… Природа внемлет мне, Но тот, о ком пою в вечерней тишине, Кому посвящены мечтания поэта, — Увы!
Не внемлет он — и не дает ответа…
В отличие от лирического персонажа «Родины» и подобно элегическим героям герой «Элегии» любовно созерцает природу в ее прекрасных проявлениях и находит в ней отклик. Но Только В ней.
Освобождаясь от власти поэтической традиции, обретая собственный голос, Некрасов в «Родине» демонстративно отвергал элегический жанр. На склоне лет, приближаясь к смерти, он открыто принимает элегическое наследие. Судьба многих русских поэтов, живших и умерших прежде Некрасова, сложилась так, что среди их последних стихов оказались и такие, что стали итоговыми произведениями, поэтическими завещаниями.
Таково пушкинское «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», лермонтовское «Выхожу один я на дорогу…», «Царскосельский лебедь» Жуковского. «Элегия» Некрасова — это его «Памятник». Неслучайно именно в этом стихотворении есть и строка-афоризм «Я лиру посвятил народу своему», и классический образ лиры, и размышления о судьбе поэта «в подлунном мире». Классическая тема требовала классической формы.
Некрасов написал элегию. Но это была странная элегия, подобной которой прежде не существовало.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)