Поэмы Мильтона в оценке Белинского

Замечательная мысль Белинского находит себе, обоснование и подтверждение в известном высказывании К. Маркса: «.возможен ли Ахиллес в эпоху пороха и свинца? Или вообще «Илиада» наряду с печатным станком и тем более с типографской машиной? И разве не исчезают неизбежно сказания, песни и музы, а тем самым и необходимые предпосылки эпической поэзии, с появлением печатного станка?» В статьях, о которых мы сказали выше, Белинский включил Мильтона — эпического поэта — в общий историко-литературный процесс, чего не сделали до него ни критики

XVIII в., рассматривавшие Мильтона только в рамках поэтики жанра (Аддисон, Вольтер, Бодмер), ни критики начала XIX в., рассматривавшие его изолированно как великую индивидуальность (Колридж, Шатобриан, Хэзлитт, Маколей).
Но Белинский решил вопрос и о месте Мильтона в английской литературе. Самые глубокие и плодотворные мысли критика о Мильтоне встречаются в одной из его поздних и наиболее значительных работ — в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» («Современник», 1848, т. VII). Только зрелостью критической мысли Белинского и огромным опытом участника ожесточенной литературно-политической борьбы можно объяснить тот факт, что Белинский, специально не занимавшийся ни Мильтоном, ни его эпохой, нашел ключ к истолкованию особенностей образа Сатаны, над которым лишь иногда задумывались немногие пытливые западные мильтонисты XIX в. Большинство и не пыталось никак его истолковать, довольствуясь признанием в Мильтоне поэта-«сатани-ста», подыскивая Сатане политические параллели (Колридж, Хэз-литт) или сравнивая его с другими образами дьявола в литературе. Из многочисленных замечаний о загадочной роли Сатаны в поэме «Потерянный рай», где он одновременно и явный «враг», «тиран» и вместе с тем «герой», как на том настаивал еще Драйден, наиболее примечательны соображения Шелли.
Приведем их полностью
«Поэма Мильтона содержит в себе философское опровержение той самой системы, для которой она, силою странного и естественного противопоставления, явилась главною всенародной поддержкой. Ничто не может превзойти энергию и величие в характере Сатаны, как он выражен в «Потерянном рае».
Однако даже рядом с этими очень глубокими соображениями Шелли, внимательно изучавшего литературное наследие Мильтона, мысль, высказанная Белинским, выглядит гораздо более точной: «Поэзия Мильтона явно произведение его эпохи: сам того не подозревая, он в лице своего гордого и мрачного Сатаны написал апофеозу восстания против авторитета, хотя и думал сделать совершенно другое».
В этой короткой фразе заложено принципиальное решение «загадки» Сатаны. Если бы Мильтон не был поэтом своей эпохи, т. е. эпохи буржуазной пуританской революции, то он не стал бы делать Сатану «апофеозой восстания против авторитета».
Нам кажется возможным предположить, что слово «авторитет» в данном случае — термин из «словаря эзоповых выражений, к которым прибегал Белинский, чтобы избежать цензурных придирок. Если бы Белинский здесь думал о буквальном смысле библейской легенды, которой пользовался Мильтон, он просто назвал бы бога противником Сатаны: восстание против авторитета — выражение, звучащее тем более многозначительно, что ему предпослано утверждение: «поэзия Мильтона явно произведение его эпохи».
Итак, сын революционной эпохи, сам участник «восстания против авторитета», Мильтон изобразил в своем Сатане «апофеозу восстания». Но Белинский вместе с тем помнил о пуританских, религиозных чертах английской буржуазной революции.
Дважды, говоря о Мильтоне, Белинский напоминает читателю о том, что Мильтон — поэт-пуританин; он связывает его с «пуританским движением» в цитируемой статье, как связывал его с пуританизмом и в статье «Разделение поэзии на роды и виды». Белинский прекрасно понимал отрицательное влияние религиозного начала на творчество Мильтона и осторожно, иносказательно указал на это влияние: «Потерянный рай» есть произведение великого таланта; но подобная поэма могла бы быть написана только евреем библейских времен, а не пуританином кромвелевской эпохи, когда в верование вошел уже свободный мыслительный (и притом еще чисто рассудочный) элемент» (т. II, с. 35). В этом «но» и лежит причина того, что Мильтон «думал сделать совершенно другое», а его Сатана, невзирая на это пуританское «другое», стал «апофеозной восстания против авторитета».
Так Белинский раскрыл мнимую «загадку» Сатаны Мильтона, разобравшись в противоречиях писателя — участника буржуазной революции, но революции пуританской. Пуританское начало омрачило творческий мир Мильтона, говорит Белинский. Это видно в контексте всего цитируемого отрывка: «Шекспир был поэтом старой веселой Англии, которая, в продолжение немногих лет, вдруг сделалась суровою, строгою, фанатическою. Пуританское движение имело сильное влияние на его последние произведения, наложив на них отпечаток мрачной грусти. Из этого видно, что родись он десятилетиями двумя позже, гений его остался бы тот же, но характер его произведений был бы другой. Поэзия Мильтона явно произведение его эпохи: сам того не подозревая, он в лице своего мрачного и гордого Сатаны написал апофеозу восстания против авторитета, хотя и думал сделать совершенно другое. Так сильно действует на поэзию историческое движение общества» (т. III, с. 792).
Место, отводимое В. Г. Белинским Мильтону в истории английской литературы, представляется нам вполне обоснованным. Что бы ни говорили англо-американские буржуазные литературоведы 30 — 40-х гг. XX в., заслоняющие Мильтона то «метафизиками» с Донном во главе, то писателями реставрации во главе с Драйденом, ни одно из этих явлений и никакой другой английский писатель XVII в. не запечатлели в прозе и поэзии эпоху буржуазной революции в Англии так, как — запечатлел ее Мильтон.
Суждения Белинского о Мильтоне и эпопее были в корне противоположны рутинным взглядам, развиваемым в университетских поэтиках 20 -40~х гг. XIX в. Их авторы, постоянно переносившие в русскую науку устарелые и ложные западноевропейские теории, были бессильны дать научное объяснение историко-литературных явлений. В противоположность несамостоятельной и ограниченной мысли Белинский, обгоняя и опровергая своих противников, стремился осмыслить историко-литературный процесс. Он закономерно объединял в нем явления европейской литературы в целом, включая литературу русскую, но помнил и о национально-исторических особенностях, формирующих развитие отдельных литератур. В этом процессе критик отвел конкретное место и Мильтону.