Черновая рукопись романа И. С. Тургенева «Отцы и дети»
Изучение черновой рукописи романа показало, что Тургенев был точен в определении своей творческой задачи: » сделать его волком » (там же, 50). Да иначе и быть не могло: ведь Тургенев прекрасно понимал, кого он вывел в образе нигилиста Базарова. Сам писатель в письме к М. Н. Каткову от 30 октября (11 ноября) 1861 года так объяснил это: «Может быть, мое воззрение на Россию более мизантропично, чем Вы предполагаете: он — в моих глазах — действительно герой нашего времени. Хорош герой и хорошо время, — скажете Вы. Но оно так»
В письме к К. К.
В письме к Случевскому Тургенев оставил еще более впечатляющую характеристику Базарова. «Мне мечталась, — признавался он, — фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная — и все-таки обреченная на погибель — потому что она все-таки стоит еще в преддверии
Эти высказывания Тургенева известны, но они воспринимались читателем сквозь призму той творческой задачи, которую сам он сформулировал в письме к Герцену (» сделать его волком «) и которая ему вполне удалась. Поэтому нетрудно представить, с каким трепетом мы открывали только что ставшую известной черновую рукопись романа, но увидели мы в ней то, чего никак увидеть не ожидали. Мы увидели в ней то глубокое авторское сочувствие к Базарову, которое сам Тургенев определит в своем дневнике как «невольное влечение». Это, наверное, и было главным открытием рукописи: она дышала стремлением оправдать своего героя, именно оправдать, потому что Тургенев с неизменным сочувствием, а порой и с восхищением относился к своему герою. Поэтому, создавая его образ, он хотел, чтобы и читатели относились к нему так же, как он.
Но он не хотел и «рассыропиться» перед Базаровым, но не потому, что это был его враг: он знал живого Базарова и хотел представить его таким, какой он есть. Великому писателю, ему, как никому другому, дано было проникнуть в его душу. Видимо, она была созвучна сокровенному миру его собственной души. Будь по-другому, по-другому выглядел бы процесс рождения решающего свидания Базарова с Одинцовой, представленный в черновой рукописи романа. Своим собственным сердцем поверял Тургенев душевную муку Базарова, в нем растворял себя, боль своего и ему одному ведомого опыта.
Кажется, во всей мировой литературе не так уж много найдется столь проникновенных поэтических страниц, как та страница-реквием Базарову, которой завершил Тургенев свой роман. Читая эти черновые страницы, непременно задаешься вопросом: так кто же был прототипом Базарова? Ведь тот реквием, который пропел Тургенев на могиле героя и который понравился Герцену, знавшему прототипа Базарова, — ведь это не что иное, как признание его заслуг перед Россией! А значит, речь идет о чем-то неизмеримо большем, нежели выяснение литературного прототипа. Может быть, потому для Тургенева было так важно оправдать своего героя, и он, рисуя его, с таким трудом добивался объективности, что он видел в Базарове не просто литературный прототип, но человека, перед которым преклоняется Россия? Эти вопросы должны были обязательно возникнуть при изучении черновой рукописи романа. Они и возникли, но они были так неожиданны и необычны для наших представлений о Тургеневе, что решить их удалось не сразу.
Тургенев это знал, знал, но верил и надеялся. «Коли это розы — цвести они будут», — говорил он, цитируя Гете (Соч., 11, 95). Это были розы, и они зацвели. Поэтому, когда Т. С. Гамзаева в своем рассказе «оживила» мне Н. И. Пирогова, то в нем я узнала Базарова, узнала потому, что таким его создал Тургенев. Черновая рукопись «Отцов и детей» была единственной и весомой порукой в том, что это именно так, хотя факты говорили другое. В самом деле, если прототипом Базарова был замечательный русский хирург Н. И. Пирогов, то почему сам Тургенев назвал другое имя, таинственного доктора Д., над разгадкой которого бились многие тургеневеды, а мемуарист А. В. Половцов, как уже сказано выше, якобы со слов Тургенева, заявил, что это доктор Дмитриев, без которого не было бы Базарова. Утверждение А. В. Половцова совпадает с тем, что говорил и писал Тургенев, поэтому к нему с доверием отнеслись тургеневеды. А между тем более чем сомнительно, чтобы Тургенев в разговоре с ним назвал имя этого человека. Дело, разумеется, не в мемуаристе, дело в самом Базарове, в том исключительном политическом смысле, который придал ему Тургенев. В тексте романа Базаров прямо заявляет о своей позиции:
» — Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.
— Все?
— Все.
— Как? не только искусство, поэзию. но и. страшно вымолвить.
— Все, — с невыразимым спокойствием повторил Базаров» (там же, 7, 49).
Поэтому Тургенев прекрасно понимал, какой опасности он подверг бы Пирогова, полностью назвав его имя. Тем более что Пирогов был хорошо известен властям и уже однажды пострадал за свои связи с Герценом. После анонимной публикации в «Колоколе» статьи «Киевский университет и Н. И. Пирогов» (л. 100 от 1 июня 1861 года, с. 341-342), автором которой был Герцен, Пирогов «высочайшим указом» от 13 марта 1861 года был уволен от должности попечителя Киевского учебного округа с оставлением членом Главного управления училищ «по расстроенному здоровью» (Журнал Министерства народного просвещения. 1861. N 4. С. 100). 16
Герцен и Тургенев хорошо знали о том, что произошло с Пироговым, поэтому даже в своих письмах друг к другу они были осторожны, стараясь не называть Пирогова по имени. Этим же объясняется, что и в своей статье «По поводу «Отцов и детей» Тургенев не только не назвал подлинного имени Пирогова, но и аттестовал его как «молодого провинциального врача» и в скобках заметил, что он «умер незадолго до 1860 года» (Соч., 11, 86). И сделать это Тургеневу было тем легче, что он знал, какая трагедия произошла с Пироговым. Прославленный хирург, участник Крымской войны, спасший сотни, а может быть, и тысячи солдат, он подал в отставку, потому что оказался не нужен, вернее, не удобен Медико-хирургической академии, основному месту работы Пирогова, где он мог делать и где нужны были его операции, которые потрясали мир. А ему тогда не было и пятидесяти лет, и, несмотря на болезнь, он был полон сил и энергии. Но над Пироговым тяготела тяжелая наследственность — Тургенев и Герцен знали это, — и его враги умело использовали его тяжелую душевную болезнь, чтобы избавиться от требовательного, горячего и неуемного коллеги.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)