«Тайна» Павла Петровича в романе «Отцы и дети»
Однако «тайна» Павла Петровича скорее в том, что он живой мертвец. Образ смерти с ним неразлучен. В его холодных глазах, когда он смотрит на небо, ничего, кроме света звезд, не отражается. Перед лицом неба (вечности) его душа безмолвствует. (Образ неба здесь знакомый: он восходит к страданиям юного Вертера перед самоубийством и не раз отзовется в русской литературе.)
И голова раненого Павла Петровича после дуэли с Базаровым напоминает голову мертвеца. Прощаясь с Фенечкой, Павел Петрович «прижал ее руку к своим губам и так и приник к ней,
С. М. Аюпов, очень внимательный к тексту, обратил внимание на одну выразительную деталь в комнате Фенечки: «Ермолов, в бурке, грозно хмурился на отдаленные кавказские горы из-под шелкового башмачка для булавок». И остроумно заметил: «Этот шелковый
Возвышенный романтизм любовных переживаний может быть так неромантично заземлен, угаснуть в житейской прозе, в обыкновенных, а порой просто нудных и даже пошловатых делах. Это угадывал Пушкин в возможной судьбе Ленского: «А может быть и то: поэта / Обыкновенный ждал удел». Не каждому любящему по плечу тяжелые доспехи «рыцаря бедного». По крайней мере Павлу Петровичу это не было дано.
Но если по поводу истории Павла Петровича можно еще спорить (одни исследователи сочувствуют ему, другие иронизируют12), то удел его брата не вызывает сомнений. Овдовев после десяти лет счастливого брака, он сошелся с хорошенькой дочкой своей экономки. «Как вдруг ее мать Арина умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке?. Она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам такой добрый и скромный. Остальное досказывать нечего» (3, 203). Обыкновенная житейская история.
Прошлое Кирсановых также обыденно просто и характерно для отпрысков средней дворянской семьи. Они не могут, как Лаврецкий, похвастаться своим старинным родом или, как Базаров, выставить свою «демократичность»: «Мой дед землю пахал» (правда, базаровский дед не крестьянин, а сельский дьячок, которому по нужде приходилось и землепашеством заниматься). Генеральские сынки, братья жили обычной жизнью дворянских недорослей, окруженные «дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями» (3, 168). Подобная обстановка обычно легко уродует душу ребенка, прививая ему лакейскую психологию и наглую барскую спесь. Случись такое, перед нами были бы герои не «Отцов и детей», а, скажем, щедринской «Пошехонской старины»