Поэтический дневник романтической души
Впервые с предельной откровенностью заговорив в стихах о сотрясавших его сердце бурях и страстях, Байрон произвел настоящий переворот в лирике. До него поэты преимущественно писали о любви и ненависти, радостях и страданиях как об обобщенных, отвлеченных, а нередко и условных чувствах. Байрон же выворачивал душу наизнанку, придавая лирическому повествованию характер личного дневника, во всей полноте раскрывающего индивидуальное своеобразие поэтического «я».
Этот «дневник» представлял персонажа, движимого чувством острого
Впервые крупным планом портрет байронического героя был изображен в первых песнях поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда», которую автор по завершении еще двух песен назвал своим «самым большим, самым богатым мыслями и самым широким по охвату» сочинением. «Паломничество Чайльд-Гарольда» написано в форме свободного лирического рассказа о странствиях молодого, но уже разочаровавшегося в жизни аристократа, не лишенного неких духовных задатков, но лишенного возможности их реализовать.
Путь Гарольда лежит через сражающуюся с наполеоновским нашествием Испанию , страдающие под турецким владычеством Албанию и Грецию , Швейцарию, история и природа которой в поэме противопоставляются эпохе наполеоновских войн , наконец, через порабощенную чужеземцами Италию . Из этих уголков «паломничества» главного героя образуется широкая панорама европейской действительности начала XIX в. Однако вовсе не она является главным предметом художественного изображения в произведении, а личность, сформированная этой действительностью и пытающаяся в ней найти свое место .
Ориентация на художественное осмысление современной личности определила общее построение сюжета поэмы, подчинив его внутренней логике автора, перемежающего картины из жизни разных стран описаниями души своего героя, а также размышлениями о природе, сокровищах культуры, судьбах народов, давней истории и современной политической ситуации в Европе. Таким образом, поэма представляет собой своеобразный лирический путевой дневник, характеризующийся свободной композицией и изобилием авторских отступлений. Задаче свободной формы повествования служит и так называемая спенсерова строфа, допускающая, по словам Байрона, огромное разнообразие в выражении поэтической мысли.
Путешествие Чайльд-Гарольда совпадает с периодом важных исторических перемен, охватывающим французские завоевательные войны, свержение Наполеона и последовавшую за ним политическую реакцию. Данное совпадение неслучайно: оно является четким указанием на то, что внутренний кризис, побуждающий героя скитаться с опустошенной душой по белу свету, является непосредственным продуктом современной общественной жизни. Поэтому Гарольд, пораженный неотвязной скукой, непоколебимым равнодушием к привычным житейским соблазнам, иными словами, тем состоянием, которое Байрон называл «болезнью ума и сердца роковой», а Пушкин — «преждевременной старостью души», представал не только своеобразной личностью, но и рупором своего поколения.
Это поколение, родившееся, как и Гарольд, в годы Французской революции и так же как он, в годы взросления пережившее разочарование современной историей, сходу узнало себя в главном герое байроновской поэмы. Одним из свидетельств тому может служить художественная литература начала XIX в., откликнувшаяся на появление Чайльд-Гарольда длинной шеренгой персонажей, укутанных в «гарольдовы плащи».
По своему возрасту, умонастроению, характеру и даже самому «маршруту» путешествия Чайльд-Гарольд настолько явственно напоминал Байрона, что многие современники сочли его автопортретом поэта. Однако автор поэмы возражал против такого истолкования: «Я никоим образом не намерен отождествлять себя с Гарольдом, — заявлял он, — я буду отрицать всякую связь с ним. Если частично и можно думать, что я рисовал его с себя, то, поверьте мне, лишь частично, а я не признаюсь даже и в этом… Я ни за что на свете не хотел бы быть таким субъектом, каким сделал своего героя». Действительно, «частичное» сходство не должно заслонять собой принципиальных различий между автором и его героем.
Гарольд, введенный, по словам Байрона, для связи разных фрагментов поэмы и зачастую теряемый повествователем из поля зрения, — персонаж достаточно условный и лишенный развития; он как бы застывает в своем изначальном состоянии разочарованности и презрительного безразличия к миру. Спору нет, это состояние было хорошо знакомо поэту, потому и воспроизводившему его во многих своих произведениях, но все же являлось лишь одним из «слепков» его разнообразной душевной жизни. И там, где Гарольд равнодушно созерцает открывающиеся его взору картины, звучит голос повествователя, негодующе или сочувственно оценивающего современность, с гордостью или тоской вспоминающего о великом прошлом, страстно призывающего к борьбе с угнетателями или задумчиво размышляющего над философскими вопросами.
Иначе говоря, образ автора — такой же центральный персонаж поэмы, как и Чайльд-Гарольд, и так же, как Чайльд-Гарольд, фокусирует в себе важнейшие мотивы байроновской поэзии.
Всю жизнь Дж. Г. Байрон ставил борьбу за свободу выше поэтического творчества. В годы ранней своей славы он записал в дневнике: «Кто бы стал писать, если бы имел возможность делать нечто лучшее?.. Действий, действий, действий, — говорю я, — а не сочинительства, особенно в стихах».
Однако именно в творчестве, в художественно совершенной форме поэт обессмертил свое стремление к свободе… «Потому что, — как заметил литературовед А. Зверев, — проходят эпохи и далекой историей становятся события, волновавшие Байрона, а его поэзия звучит все тем же набатом, призывающим к борьбе против любой тирании и любой несправедливости. Она и сегодня сияет… скорбной звездой, чей луч не затеряется в ослепительном свете, отбрасываемом другими планетами, загоревшимися на небе поэзии…»
(1 votes, average: 5,00 out of 5)