«Собор Парижской богоматери» . Книга Восьмая
В ту минуту, когда несчастная поднималась на роковую тележку, чтобы отправиться в свой последний путь, ей стало безумно жалко жизнь. Она подняла воспаленные, сухие глаза к небу, к солнцу, к серебристым облакам, разорванные там и тут неправильными четырехугольниками и треугольниками голубыми, потом посмотрела вниз, вокруг себя, на землю, на толпу, на дома… Неожиданно в эту минуту, когда человек в желтом связывал ей локти за спиной, из груди ее вырвался истошный крик, крик радости. На одном из балконов, там, в углу площади, она увидела его, своего
Священник соврал! Это был он, она не могла ошибиться, он был там, красивый, живой, в своем замечательном камзоле, с пером на шляпе, со шпагой на боку.
Феб! Мой Феб! — Воскликнула она, хотела протянуть к нему руки, которые дрожали от любви и восхищения, но они были уже связаны… Ужасная мысль вдруг мелькнула в голове. Она вспомнила, что она осуждена за убийство Феба де Шетопера.
Но цыганка все выдерживала. Но этот последний удар был слишком жесток. Она без сознания упала на мостовую?
Скорей несите ее на телегу, кончаем! — Приказал Шармолю…
…
… Шармолю, палачи и весь эскорт остолбенели на месте. Действительно, в стенах Собора Богоматери осужденная была нетронутой. Собор был надежным убежищем.
Всякое человеческое правосудие заканчивалось на его пороге.
Квазимодо остановился под сводами главного портала. Его широкие ступни, казалось, вросли в плиты Собора, как тяжелые романские колонны. Большая, косматая голова сидела глубоко в плечах, словно голова льва, под гривой которого не видно шеи…
… Покровительство существа, такого безобразного, как Квазимодо, существа, такого несчастного, как осужденная на смерть Эсмеральда, было трогательным. Двое обездоленных природой и обществом встретились, чтобы помочь друг другу. Через несколько минут Квазимодо, ликуя, исчез в Соборе вместе со своей ношей. Толпа, всегда восхищается подвигом, искала горбуна глазами под мрачным нефом, жалея, что предмет всеобщего увлечения так быстро исчез.
Вдруг все увидели, что он снова появился в конце галереи королей Франции. Как одержимый промчался Квазимодо по галерее. Потом стал бегать по всей церкви, разыскивая цыганку, дико крича на всех углах, бросая на плиты Собора свое рыжие волосы.
Это был именно в тот момент, когда королевские стрельцы победоносно вступили в Собор и тоже начали искать цыганку. Бедный Глушко помогал им, не догадываясь об их намерениях, он думал, что врагами цыганки были бродяги. Он сам повел Тристана-отшельника по всем закоулкам Собора, открывал ему все тайные двери, провел его за алтарь и во внутреннее помещение ризниц.
Если бы несчастная была в Соборе, он сам бы ее предал…
… Чудесное, привлекательное зрелище представляет собой Париж — особенно Париж того времени, — с высоты башни Собора Богоматери, когда первые лучи солнца пронизывают свежее летнее утро. Был июль. Безоблачное, погожее небо.
Несколько запоздалых звезд гасли то тут, то там, и ничего — очень яркая, светила на востоке, где небо было ясным. Вот-вот должно появиться солнце. Париж просыпался…
… Квазимодо очень хотелось спросить у него, что он сделал с цыганкой. Но архидиакон, казалось, погрузился в совершенно другой мир. Он, видно, переживал один из острых моментов жизни, когда человек не способен был бы даже почувствовать, как под ней расступается земля.
Уставившись в одну точку, он стоял молчаливый и неподвижный… И в этой молчаливости, в этой недвижимости было нечто ужасное, что даже нелюдимый звонарь задрожал и не осмелился их нарушить. Он только проследил глазами за направлением взгляда священника, — это, наконец, тоже был вопрос, — и увидел Гревскую площадь.
Увидел то, на что смотрел архидиакон. У постоянной виселицы стояла лестница. На площади виднелись, кучки людей и много стрелков. Какой-то мужчина тащил по мостовой что-то белое, за ним тянулось что-то черное. У, подножия виселицы мужчина остановился.
Тут случилось нечто, чего Квазимодо не мог хорошо разглядеть. Не потому, что его единственный глаз утратил зоркость, а потому, что скопление стрелков у виселицы мешало ему видеть, что там творилось. В эту минуту взошло солнце. И такой поток света хлынул с горизонта, казалось, все верхушки Парижа — колокольни, дымоходы и шпили — загорелись одновременно.
Между тем мужчина начал лезть по лестнице. Теперь Квазимодо отчетливо разглядел его. На плечах он нес девушку в белой одежде, на шею была наброшена петля. Квазимодо узнал ее.
Это была она.
Мужчина добрался до верха лестницы. Там он поправил петлю. Здесь священник, чтобы лучше видеть, стал на колени на балюстраду. Вдруг мужчина резким движением ноги оттолкнул лестницу, и Квазимодо, уже несколько минут сдерживал дыхание, увидел, как на конце веревки, на высоте двух туазов над мостовой закачалось тело несчастной девушки с мужчиной, вскочил ей на плечи. Веревка перекрутилась несколько раз в воздухе, по телу цыганки пробежали страшные судороги.
Священник тоже, вытянув шею и выпучив глаза, смотрел на эту ужасную группу, на мужчину и девушку — на паука и муху.
И в самую страшную минуту дьявольский хохот, в котором не было ничего человеческого, исказило мертвенно-бледное лицо священника. Квазимодо не слышал этого смеха, но увидел его. Звонарь отступил на несколько шагов позади архидиакона и вдруг яростно бросившись на него, толкнул его своими могучими руками в бездну, над которой склонился Клод.
— Проклятье! — Крикнул священник и полетел вниз. Желоб, над которым он стоял и остановил падение. Клод обеими руками судорожно вцепился в него и, разинув рот, чтобы крикнуть вторично, увидел над краем балюстрады наклоненное над своей головой страшное, мстительное лицо Квазимодо.
И он замолчал…
… Квазимодо смотрел, как он падает. Падение с такой высоты редко бывает отвесным. Архидиакон сначала падал вниз головой, вытянув руки, затем несколько раз перевернулся в воздухе. Ветер отнес его на кровлю одного из соседних домов, о которую несчастный ударился.
Но в ту минуту, когда он долетел до нее, он был еще жив. Звонарь видел, как священник перебирал пальцами, пытаясь задержаться за выступ крыши. Но поверхность была слишком наклонная, а силы уже не осталось.
Он быстро покатился вниз по крыше, как черепица, оторвался и упал на мостовую. Там уже не шевельнулся. Тогда Квазимодо перевел взгляд на цыганку, тело которой под белой одеждой билось на виселице в последних предсмертных судорогах, потом снова посмотрел вниз на архидиакона, лежавшего распростертым у подножия башни, потеряв всякий человеческий облик, и сказал с рыданиями, что всколыхнуло его уродливую грудь:
Вот все, что я любил!
(1 votes, average: 5,00 out of 5)