«Реквием» Анны Ахматовой подлинно народное произведение
30-е годы для Анны Ахматовой — пора наиболее тяжких испытаний. Через десять лет начнется ужасная вторая мировая война. Но и в то время в России шла война. Война между государством и народом.
Волна репрессий «поглотила» едва ли не всех друзей и знакомых Ахматовой и коснулась даже ее семьи: вначале был арестован и сослан сын, студент Ленинградского университета, а затем и второй муж Н. Н. Пунин. Сама Ахматова жила в постоянном ожидании ареста. По ее словам, она провела семнадцать месяцев в длинных тюремных очередях, чтобы сдать передачу
Анна Ахматова сама понимала, что ее жизнь висит на волоске. Поэтому она, как и миллионы людей в то время, с тревогой прислушивалась к каждому стуку в дверь. В те годы писать было немыслимо.
Поэтому она не записывала своих стихов, чтобы не создавать против себя улик, и уж тем более не печаталась. Но, несмотря ни на что, именно в те годы у Анны Ахматовой был наибольший творческий подъем.
К концу 20-х годов, в особенности в 30-е годы, Ахматову начинают привлекать библейская образность и ассоциации с евангельскими сюжетами. На протяжении этих лет она работает над стихами, составившими поэму «Реквием», где образы
Библейские образы и мотивы в поэме — возможность расширить временные и пространственные рамки, чтобы показать, что силы Зла, взявшие в стране верх, вполне соотносимы с крупнейшими общечеловеческими трагедиями. Всесильный мрак каторжных лагерей олицетворяет кошмарный мир сталинских репрессий. Библейский масштаб заставляет мерить события самой крупной мерой.
Поэтому речь в поэме идет не только о судьбе одной героини, но и об исковерканной судьбе всего народа, о миллионах безвинных жертв, об отступничестве от основных общечеловеческих моральных норм.
Это несчастье постигло не одну Анну Ахматову, оно коснулось множества людей и их семей. Поэтому народная трагедия того времени, вобравшая в себя миллионы судеб, была так огромна, что лишь библейский масштаб мог в какой-то степени передать ее глубину и смысл.
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
Сама Мать — не плачет, точнее, не плачет ее лицо, потому что оно плакать устало. Лицо выражает страдание, а плачет — душа. Потому что душа никогда не сможет забыть этого горя.
Она будет рыдать вечно. Вся глубина страдания выразилась на лице Матери, поэтому никто и не посмел на нее взглянуть. Плач по казненному сыну — это не только плач Женщины над сыном, это плач Марии над Иисусом — это плач всех матерей над своими сыновьями; то есть Анна Ахматова раздвинула рамки поэмы от личного несчастья до горя вообще.
Но женщины плакали по своим сыновьям во все времена, потому что всегда существовали беды, несчастья, войны. Вспомнить хотя бы «Слово о полку Игореве»:
На Дунае Ярославнин голос слышится,
Кукушкою безвестною рано кукует:
«Полечу, — говорит, — кукушкою по Дунаю,
Омочу шелковый рукав в Каяле-реке,
Утру князю кровавые его раны
На могучем его теле».
Ярославна рано плачет
В Путивле на забрале, приговаривая:
«О, ветер, ветрило!
Зачем, господин, веешь ты навстречу?
Зачем мчишь хиновские стрелочки
На своих легких крыльицах
На воинов моего милого?
Разве мало тебе было под облаками веять,
Лелея корабли на синем море?
Зачем, господин, мое веселье
По ковылю ты развеял?»
Сравним с «Реквиемом» Анны Ахматовой:
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой
Кидалась в ноги палачу
Ты сын и ужас мой
Все перепуталось навек
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда
Ярославна жила около восьми веков назад, Анна Ахматова — совсем недавно. Но несмотря на разницу столетий, эти два отрывка очень близки друг другу. Потому что в горе все люди едины. Меняются времена, но не меняются чувства людей.
Мотив смерти. Колыбельная — сон — смерть . Еще во второй части «Вступления» слышится колыбельная:
Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень.
Видит желтый месяц тень.
Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
Но только вместо ласковых слов «спи моя радость, усни», мы слышим совсем другие, пронизанные болью слова. Потому что эта колыбельная не на сон, а на смерть. У Анны Ахматовой никого не осталось.
Она одна. И ей незачем жить. Поэтому она зовет смерть:
Ты все равно придешь зачем же не теперь?
Я жду тебя — мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
И смерть ей не страшна, а даже приятна.
А может это уже безумие?
Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином,
И манит в черную долину.
И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему,
Уже как бы чужому бреду.
И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
Смерть и безумие — близкие друг другу состояния. Но безумие страшнее смерти, потому что безумный человек способен на все, даже на самоубийство. А Анна Ахматова — сильный человек, она не может позволить себе сойти с ума, она должна продолжать жить и творить, чтобы оставаться со своим народом во всем: в радостях и горестях. Чтобы забыть ночной кошмар — человек просыпается. А чтобы забыть кошмар реальный?
Наверное, нужно заснуть. И наверное поэтому поэма заканчивается в стиле колыбельной: И пусть с неподвижных и бронзовых век, Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный гулит вдали,
И тихо идут по
Неве корабли.
Когда человеку становится плохо и одиноко — он замыкается в себе. И постепенно начинает все воспринимать по-другому, у него появляются другие ценности. Смерть ему уже не страшна. А это значит, что человек духовно взрослеет, видит в жизни и смерти совершенно другой смысл. Мотив смерти проявился и у современника Ахматовой Бориса Пастернака в стихотворении «Август».
Это стихотворение было написано в 1953 году.
Его основная идея — предчувствие смерти. Август — последний месяц лета. Потом наступит осень. А осенью природа умирает.
Вместе с природой умрет и Муза поэта. Последние три четверостишья — это реквием Музе:
«Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса.
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины!
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сраженья.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
Но на самом деле Муза еще не умирает.
Это только предчувствие, сон. Об этом говорит
Начало стихотворения:
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Солнце выглянуло, как и обещало. Значит, плохой сон позади. Сон — всего лишь сон. Но он предчувствие.
Пастернак, как и Ахматова, не позволяет себе или своей музе умереть, он тоже должен быть вместе со своим народом.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)