Сила гениального таланта Алексея Васильевича Кольцова

«Сила гениального таланта,- писал о Кольцове В. Г. Белинский,- основана на живом, неразрывном единстве человека с поэтом. Тут замечательность таланта происходит от замечательности человека как личности.» И на такую оценку Кольцова не поскупился не один Белинский. Жизнь поставила князя В. Ф. Одоевского по отношению к Кольцову в положение «его сиятельства», покровительствовавшего и помогавшего Кольцову в его делах. Тем не менее князь гордился, что был «почтен полной доверенностью» провинциального купца средней руки. Конечно, только

будучи замечательным энциклопедистом, Одоевский смог увидеть в воронежском торговце Кольцове «гения в высшей степени».
Рождение такого самобытного творчества, как кольцовское, при всей его уникальности определялось четкими — национальными и социальными — посылками и теснейшим образом связано с становлением всей русской литературы, шире — русской духовной жизни. После 1812 г. возникла подлинно национальная наша литература нового времени, в лице Пушкина явился первый наш национальный поэт.
Кольцов обобщал результаты многовекового духовного художественного творчества народа и уже предпринимавшиеся ранее попытки выхода к такому творчеству из «ученой» литературы тоже. Не остался он чужд и мировой традиции. Недаром такой знаток мировой литературы, как Алексей Николаевич Веселовский, заметил, что Кольцов и «в оправе мирового творчества сохранит, при всей кажущейся скромности своих стихотворных средств, независимое, выдающееся положение, завоеванное истинным вдохновением, великой народной связью, примечательным в самородке развитием художественности, благородным идейным содержанием». А сам опыт народной жизни у Кольцова, казалось бы, весь почерпнутый из прошлого, устремился в будущее.
В свое время молодой критик Валериан Майков, почти современник Кольцова, первым у нас попытался определить масштаб кольцовской поэзии в перспективе и провозгласил Кольцова поэтом будущего: «Он был более поэтом возможного и будущего, чем поэтом действительного и настоящего». Еще через несколько лет в одной из своих поэм Некрасов назовет песни Кольцова «вещими».
Российские исследователи (прежде всего В. Т. Тонков) установили, на какую широкую основу народной жизни и народного творчества опиралась поэзия Кольцова.
Начало жизненного и творческого пути. Внешне судьба Кольцова — обычная судьба купеческого сына. Родился он 3 октября 1809 г. Отец «достаточен», иногда даже и довольно богат. «Трижды,- вспомнит потом сын,- наживалось до семидесяти тысяч, спускалось и снова наживалось».
Весь распорядок подчинялся, по воспоминаниям многих, строгим и суровым правилам в старорусском купеческом стиле, и, конечно, «попереченья» хозяин не терпел.
Сами дела, которые вел отец и к которым очень рано подключился сын, были разнообразны. То, как выращивается хлеб, младший Кольцов узнал не со стороны, не наблюдателем, хотя, естественно, с сохой от зари до зари не ходил. Он с десяти лет был в круговерти сельскохозяйственно-промышленно-торговой работы. И основное занятие Кольцовых все-таки прасольства, скотопромышленные дела. «В прасольстве было много казацкого, удалого, что так нравится русскому человеку»,- рассказывает старый воронежский краевед.
Белинский недаром называл степь первой «школой жизни» для Кольцова, ибо «изучение действительности» во многом началось здесь же. Наверное, не случайно именно в степи Кольцов по какому-то наитию разом — как током ударило — ощутил себя поэтом.
Естественно, что и по географии переездов, и по характеру деятельности приходилось видеть много людей, вступать с ними в разные отношения, попадать в разные обстоятельства. «Кольцов,- подтверждает современник и очевидец,- часто приезжал на хутор, куда в праздничные дни приглашали из соседних деревень крестьянскую молодежь, устраивал хороводы и принимал в них участие. Кольцов сам пел песни и даже плясал». А позднее, с середины 30-х годов, Кольцов уже не только участник таких встреч, праздников, хороводов, но и наблюдатель, и собиратель, и этнограф. С 1837 г. он, по собственным словам, «начинает собирать русские народные песни пристально». Кольцов действительно знал русского мужика и, как говорил Белинский, сам был сыном народа в полном значении этого слова: «Он знал его быт, его нужды, горе и радости; прозу и поэзию его жизни,- знал их не понаслышке, не из книг, не через изучение, а потому, что сам, и по своей натуре и по своему положению, был вполне русский человек».
А что до учения, то началась вечная для русских самородков стезя: самообразование. Собственно, первоначально даже не самообразование, а просто чтение книг. Книги, читавшиеся Кольцовым,- обычные той поры книги для чтения низов: Бова, Еруслан. Но уже попадалась и «большая» литература: роман Хераскова «Кадм и Гармония», сказки «Тысячи и одной ночи». Все это была проза. В пятнадцатилетнем возрасте Кольцов узнает, что есть и стихи. Получить книгу для жаждущего простолюдина было нелегко. Можно представить, какой же манной небесной оказалось для молодого Кольцова знакомство с книгопродавцем Дмитрием Антоновичем Кашкиным. На протяжении пяти лет кашкинская книжная лавка была для Кольцова и училищем, и гимназией, и университетом, а сам Кашкин — литературным пестуном, наставником и критиком.
Дома созрела первая любовь поэта. В семье Кольцовых давно жила в прислугах крепостная женщина (юридически у не дворян Кольцовых оформленная, естественно, на чужое имя). У нее росла дочь Дуняша. Росла вместе с дочерьми Василия Петровича, почти в их семье. Молодой Кольцов и Дуняша полюбили друг друга. Хозяйский сын и прислуга — коллизия довольно обычная, с, увы, довольно обычным, хотя и драматическим исходом. Конечно, хозяин никак и мысли не мог допустить, чтобы единственный наследник и продолжатель дела связал себя браком с неровней. Тут-то выяснилось, что патриархальная близость отношения господ и слуг еще ничего не значит. Во время одной из отлучек сына — молодой Кольцов уже самостоятельно вел дела — отец продал Дуняшу и ее мать в донские степи.
Нам эта история известна прежде всего в передаче Белинского, которому через много лет Кольцов рассказал о Дуняше: «Эта любовь, и в ее счастливую пору и в годину ее несчастия, сильно подействовала на развитие поэтического таланта Кольцова. Он как будто вдруг почувствовал себя уже не стихотворцем, одолеваемым охотою слагать размеренные строки с рифмами, без всякого содержания, но поэтом, стих которого сделался отзывом на призывы жизни.»