Философия природы в лирике Кольцова

Природа творящая, единая, человек как ее часть, человек, в котором природа осознает себя и который чувствует эту неразрывную связь с природой,- эти начала должны были отвечать всему строю души и ума Кольцова. Но, очевидно, важно было для Кольцова и то, что такой строй мыслей и чувств получал санкцию образованных умов, подтверждался наукой. Потому Кольцовым и воспринимались люди такой науки особым образом, в духе тех идей, которые они несли. В 1840 г. поэт отозвался на смерть Н. Станкевича стихотворением «Поминки»:
— Под тенью роскошной

Кудрявых берез
— Гуляют, пируют Младые друзья!
Кольцов опять очень точно воспроизвел Н. Станкевича в том качестве, в каком Станкевич и оказался прежде всего значим в истории духовной жизни России: как центр круга «младых друзей». Но если круг «младых друзей» был важен для Кольцова, то и Кольцов оказался значим для них, во всяком случае для наиболее глубоких из них, как некое воплощение натурфилософских идей, как поэт, действительно воспринимающий целостную жизнь природы. Было бы нелепо, конечно, искать у Кольцова философскую систему, как таковую, «метафизику» (скажем, Н. Станкевич писал работу «Моя метафизика»). Но именно потому философские вопросы Кольцова выходят далеко за пределы какой бы то ни было системы. Органичный философский универсализм Кольцова не предполагал узкого философствования. Кольцов писал брату покойного поэта Дмитрия Веневитинова Алексею: «.за всеми недосугами читаю, пишу, и пусть впереди будет хуже, я все-таки буду идти тем путем, которым давно иду, куда бы ни дошел, все равно; в понимании явлений жизни — лучшая жизнь человека».
Петрашевцы недаром смотрели на Кольцова как на один из залогов национального развития, как на «второго Ломоносова». В письмах Кольцова поражает прежде всего стремление к эстетической и интеллектуальной энциклопедичности. «Нет голоса в душе быть купцом,- пишет он Белинскому,- а все мне говорит душа день и ночь, хочет бросить все занятия торговли — и сесть в горницу, читать, учиться. Мне бы хотелось теперь сначала поучить хорошенько свою русскую историю, потом естественную, всемирную, потом выучиться по-немецки, читать Шекспира, Гете, Байрона, Гегеля, прочесть астрономию, географию, ботанику, физиологию, зоологию, Библию, Евангелие. Вот мои желания, и, кроме их, у меня ничего нет. Может быть, это бред души, больной и слабой; но мне бы все-таки хотелось бы это сделать, и я уж начал понемногу, и кое-что прочел». «Да надо,- заявляет поэт в другом письме,- непременно изучить живопись и скульптуру. Они все вещи чудесные, и для человека, который пишет стихи, особенно необходимы».
Кольцов общался со многими художниками, прежде всего с А. Г. Венециановым и его кругом. И это сравнительно понятно, тем более если полагать, что Венецианов являл что-то вроде аналога Кольцову в живописи. Но интересно, что Кольцова очень любил и Карл Брюллов. В 1838 г. Кольцов написал стихотворение «Мир музыки», написал сразу, под влиянием музыкального вечера у Боткина. Вообще отношение и к музыке было у Кольцова особое и многообразное. Кольцов постоянно жил в музыкальной воронежской песенной стихии — ив селах, и дома. Однако многократно у него отмечена предельная острота реакции как раз на «высокую», «ученую», классическую музыку.
Со смертью сына Василий Петрович чуть ли не испытал облегчение. Во всяком случае, если верить купцу И. Г. Мелентьеву, на следующий день к нему в лавку в Темном ряду Василий Петрович явился выбирать парчу, кисею и бахрому и оживленно рассказывал, как вчера вечером весело провел время в трактире по случаю удачной сделки. «А кому ты это парчу покупаешь?» — «Сыну. Алексею: вчерась помер.»
Что касается самих похорон, то, по рассказу сестры поэта Александры Васильевны, когда из ворот двухэтажного каменного дома на Большой Дворянской медленно выходила погребальная процессия, за гробом шли только родственники покойного, несколько знакомых купцов и мещан, да два или три учителя местной гимназии и несколько гимназистов и семинаристов. Правда, погода была осенняя, ненастная, но при всем том похороны вышли более чем скромные. В ноябре 1842 г. в одной из метрических книг Воронежа появилась запись:
— «Октября 24-го умер, ноября 1-го погребен на кладбище Всех Святых воронежский мещанин Алексей Васильев Кольцов, 33 лет, от чахотки».
В последней статье о Кольцове Белинский писал: «Такова была жизнь этого человека. Рожденный для жизни, он исполнен был необыкновенных сил и для наслаждения ею, и для борьбы с нею; а жить для него значило — чувствовать и мыслить, стремиться и познавать».