Романтичность ранних повестей Василя Быков
Да, и сентиментальностью, и красивостью, и прочим, чем грешили в те времена многие книги о войне. А ведь в нашей стране о Великой Отечественной, о второй мировой знают не понаслышке, читатели всегда могут поверить литературу жизнью и обнаружить, нет ли дефицита правды в романе, повести или рассказе. Очевидно, нужен был срок, нужны были перемены в социально-духовном климате общества, чтобы литература, расставшись с псевдоромантическим украшательством, пришла к разумению: о таком грозном предмете, как минувшая война, должно писать до конца правдиво,
И едва ли не первым начал движение по этому пути сам Быков, которого я числю среди наиболее талантливых писателей, писателей подлинно мирового класса. Подобную эволюцию проделало и большинство других советских так называемых военных писателей, чьи романы и повести покорили миллионы читателей на всей планете».
Присоединяясь в этом споре к мнению болгарского ученого, вместе с тем нельзя не разделить верной характеристики О. Смирновым дальнейшего
Связь между творчеством писателей второй «военной волны» и «Судьбой человека» такая же, как между следующими двумя уподоблениями. Быков сравнивает героев своих первых повестей с каплями из необъятного моря борьбы, Шолохов — с «двумя песчинками, заброшенными в чужие края военным ураганом невиданной силы». В этих же уподоблениях заключено и различие. Оно в масштабе соотношения человека и мира. Даже соотношения «человек война» недостаточно для раскрытия всей неповторимости подвига советского человека. Только соотношение «человек — мир», взятое на всю его глубину и широту, как у Шолохова, позволяет сделать это. Такой масштабностью и предстояло в дальнейшем овладеть писателям «второй волны военной прозы». Шагом к ней у Юрия Бондарева были уже «Последние залпы», а у Василя Быкова — «Альпийская баллада». Самым же большим достижением у первого — романы «Горячий снег» и «Берег», у второго — повести «Круглянский мост», «Сотников» и «Пойти и не вернуться».
Эти произведения знаменовали выход Быкова на новые, более высокие координаты творчества. В них сильны элементы экспериментальности, по мнению критиков, не во всем удачные. Так, В. Панков очень сложную повесть «Круглянский мост» называл всего-навсего «весьма искусственной, заданной комбинацией неубедительных фактов», считал, что «повесть неверно передает настрой, дух, атмосферу жизни советского партизанского отряда»; В. Озеров в связи с другой повестью В. Быкова утверждал, что автору «не всегда удается избежать модернизации исторической обстановки», в результате чего «подвиги воинов, их душевные стремления оказались заслоненными зловещими фигурами вроде Сахно»2. В повестях действительно немало спорного. Через преодоление этого писатель и поднимается на новый этап развития, вводя в нашу литературу еще один важный мотив (тенденцию), определенный (определенную) Г. Белой как «потребность поверять прожитым сегодняшнюю жизнь». Эта тенденция найдет отражение и в повестях В. Белова, В. Распутина, Ч. Айтматова, и в романах Ю. Бондарева.
Некоторые критики поспешили заговорить о повторяемости как признаке усталости писателя. На мой же взгляд, упорное возвращение писателя к раз найденной ситуации, сосредоточение на все меньшем числе героев диктуется его убеждением, что он все еще не извлек главного художественного эффекта. К такой мысли, кажется, близко подходил и Любен Георгиев, когда, назвав Василя Быкова писателем «одной темы», пояснял: «В его творчестве только одна тема — война». И тут же оговаривался: «Но никак нельзя сказать, что оно монотонно. Потому что писатель изображает не самое войну, а людей, участвующих в ней. А они совершенно различны, даже если мы готовы разделить их графически на две группы: темных и светлых, героев и предателей. И величие, и низость проявляются бесконечно разнообразно, чем, собственно, и интересуется писатель».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)