Трагическое время коллективизации
Коллективизация в конце 20-х — начале 30-х годов стала самым сложным и драматичным периодом в судьбе русского крестьянства, оценить и осмыслить который до сих пор непросто не только писателям, но и историкам, социологам, философам. Русская деревня всегда была предметом изучения, описания и сострадания нашей литературы. В XIX веке о ней писали и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов, и Гоголь, и Салтыков-Щедрин, и Лев Толстой. В XX веке — Бунин, Короленко, Шолохов, Можаев, Абрамов, Белов и многие другие. Трагическое время коллективизации, духовные искания
Роман Можаева развеивает миф о добровольном и радостном объединении крестьянских хозяйств в коллективные. Этот роман был «первой ласточкой» и. помог пристальнее вглядеться в прошлое русской деревни. Роман давал объективную оценку коллективизации как ошибки с экономической точки зрения. Коллективизация представлена здесь как трагедии миллионов людей.
Писатель прослеживает
Это название по мере повествования приобретает символическое звучание. Простые, добрые, работящие Андрей Иванович Бородин, братья Рубцовы, Федот Иванович Клю ев, Фрося до революции жили своей нелегкой жизнью с маленькими горестями и радостями. После революции деревня изменилась неузнаваемо: на месте старых, покосившихся осиновых изб появились красивые кирпичные дома, улицы замостили камнем, через овраги перекинули мосты. Кто больше работал, тот больше имел.
Работать же мужики любили, да и воля им была — делай, что хочешь: «торгуй на всю катушку, расцветай!» В 1929-м году на XV съезде ВКП было принято решение о сплошной коллективизации деревни. По-разному отнеслись к нему жители Выселок, но энтузиазма оно не вызвало ни у кого. В село спустили план: одна тысяча пудов зерна на сдачу государству.
Местные власти, чтобы выслужиться, увеличили его в пять раз. Застонала деревня. Первым делом начались погромы хозяйств середняков.
Максим Иванович со своей женой Фросей отдали все зерно государству, у них ничего не’ осталось. Но после этого начетчики явились с требованием о дополнительной сдаче зерна или хотя бы о денежном возмещении. Семья оказалась в безвыходном положении: не было ни денег, ни зерна. Ничего не оставалось крестьянам, как только, спасая свои жизни, бежать из родных мест.
В таком же положении оказались почти все жители Выселок. Глядя на происходящее, Бородин и Селютин вспоминают страшные пророчества Ивана Петухова. Это стотринадцатилетний старец, «Иван-пророк», арестованный и исчезнувший еще в 18-м году.
Он говорил: «Настанет время — да взыграет сучье племя, сперва бар погрызет, а потом бросится на народ. От села до села не останется ни забора, ни кола, все лопухом зарастет. Копыто конское найдете — дивиться будете: что за зверь такой ходил по земле». Можаев показывает жестокое, хамское поведение людей, облеченных властью в деревне. Это беспринципные бездельники типа Сени Зенина и Якуши Ротастенького.
Вид человеческих страданий вызывал у них радость и ощущение собственной значимости. Самым беспощадным образом вели себя начетчики Селютан и Возвышаев. Кречев рассказывал Надежде: «А Возвышаев ногами затопал: мало, кричит. Еще шестнадцать заданий давай! Собирай завтра же пленум!
Сам, говорит, приду к вам… Кулаков выявлять будем». Истребили кулаков… Теперь кулаками были объявлены середняки, а потом и все. кто не был согласен с политикой партии.
Оценку всему происходящему дает умный, порядочный человек, истинный интеллигент Дмитрий Успенский: «Весь ужас в том, что все эти схемы насчет улучшения жизни составлены не по любви к ближнему, не по нравственным соображениям, не по соблюдению очевидных законов, а по голому расчету». Массовое раскулачивание и сплошная коллективизация состоялись. Удар по крестьянину-хозяину нанесен.
И «вся жизнь поднялась на дыбы». Можаев в романе, законченном в 1980 году, не оставляет надежды на то, что она когда-нибудь возродится в прежних своих формах, что еще какая-нибудь утопия, «словно бессмертный чертополох, заваленная в одном месте», не вынырнет «совершенно в другом». Василий Белов выразил свое понимание разрушения русской деревни в период коллективизации. Более двух десятилетий пишет он хронику коллективизации в северной деревне. Белов стремится доказать, что не было необходимости так жестоко, бездушно, нахрапом разрушать многовековый крестьянский уклад, вместо того чтобы приспособить его к социализму, сообразуясь с реальными условиями.
В романе «Кануны» перед нами два села. Но в то же время это целый мир, десятки колоритных народных характеров, будни людей, кормящих всю страну. Это мир русского крестьянина, моральное кредо которого выражено в ночных думах деда Никиты Рогова: «Сколько перепахано было земли, пролито пота? О, хлеб насущный! Многотрудный, всесильный наш!
Господи… Господи… При в закрома! Дай силу рукам человеческим… Пускай потухнет его лютая злоба и стихнет потрясение нестойкой души…» В мире деревни органично сосуществуют такие крепкие хозяева, уважаемые на селе труженики, как Данило и Павел Пачины, Роговы, Евграф Миронов, кузнец-умелец Гаврила Насонов.
Здесь же прижимистый и лукавый Жучок, безалаберный Судейкин, по прозвищу Рыжко. Это мир, где каждый зависим от другого и потому не может не считаться с ним. Мир устойчивый, выработавший на основе долгого исторического опыта свою мораль и твердо придерживающийся ее. И вот этот мир пытаются расколоть и перессорить в нем всех друг с другом.
Известие о коллективном труде поначалу не вызывает беспокойства у шибановцев и ольховцев. Данило Пачин рассуждает так: «… сообща-то мужикам и раньше бывало легче… Один-то я рази бы купил бы железной-то плуг…» Евграф Миронов возражает, что кооперативы, ТОЗы уже давно существуют и, следовательно, крестьяне и так уже трудятся сообща.
Однако Игнаха Сопронов, секретарь шибановской партячейки, всеми правдами и неправдами, используя демагогические лозунги, стремится загнать своих односельчан в «рай». Отвратительны действия так называемой чрезвычайной тройки в составе Ерохина, Скачкова, Меерсона, приехавшей в Шибаниху арестовывать «врагов Советской власти». Зажиточные крестьяне сразу превратились в злодеев-кулаков. Сопронов рассуждает: «Что ни изба, то и зажиточный, у каждого по лошади и корове, у многих по две, а то и по три коровы».
Власти начинают душить их налогами, убивать интерес к хозяйствованию на земле и зачастую уничтожать их самих. Судьбы многих ольховцев и шибановцев сложились трагически. Они не могли быть иными в условиях тоталитарного уничтожения русского крестьянства.
В романе Белова много бесчеловечных сцен. Чего стоит хотя бы сцена расстрела в подвалах ГПУ недавним рабочим, мастером, человеком плоть от плоти народа Арсентием Шиловским «врагов народа» — двенадцати мужчин и одной женщины, людей, о которых он ничего не знает, а потому единственным самооправданием ему служит тупое равнодушие: «Кому-то надо…» «Грандиозной мистификацией, необъятным по масштабам спектаклем, проводимым на просторах… недавно великого государства», считает коллективизацию и связанные с ней репрессии Прозоров. Не менее обличающе звучат слова самого автора: «Казалось, все силы зла снова ополчились на эту землю.
Вступая на пустующий императорский трон, знал ли угрюмый генсек, что через несколько лет, в день своего пятидесятилетнего юбилея, он швырнет им под ноги сто миллионов крестьянских судеб». Борис Можаев и Василий Белов внесли большой вклад в освещение сложного и трагического времени в жизни русской деревни. Их произведения объединяет исследование судьбы крестьянства, попавшего в странный водоворот исторического эксперимента, названного социализмом.
Общим является и то, что эти авторы полны веры в силы народа, в его светлое будущее. Герои Можаева и Белова видят спасение «от бедствия народного» в вечных законах крестьянского общежития, народной морали. Слова «… да сгинут везде страдания и смуты…» воспринимаются как наставление потомкам, как молитва-оберег от ожесточения властей и их преступного равнодушия к судьбе России.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)