Краткое содержание «Записки охотника Контора» Тургенев

Бродя осенью с ружьем по полям, охотник добрался до большого села. Он еще издали заметил избу повыше других и решил, что это жилище старосты. Открыв дверь, он увидел несколько столов, заваленных бумагами, два красных шкафа, чернильницы, песочницы, длинные перья.

На одном из столов сидел «малый лет двадцати» в сером кафтане, сообщивший, что здесь «главная господская контора». Потом из соседней комнаты явился человек лет пятидесяти, толстый, низкого роста, с «бычьей шеей» и «глазами навыкате».

» — Чего вам угодно?

—

— Здесь не место.

— Я не знал, что здесь контора; а, впрочем, я готов заплатить».

— После этого толстяк, главный конторщик, как выяснилось позднее, пригласил охотника, в третью комнату, отделенную от конторы перегородкой, предложил раздеться и отдохнуть.

» — А нельзя ли чаю со сливками?

— Извольте, сейчас».

Имение принадлежало госпоже Лосняковой.

Охотник подошел к окну. Грязь на улице была страшная. Около господской усадьбы «шныряли девки в полинялых ситцевых платьях; брели по грязи дворовые люди; махала хвостом привязанная лошадь; кудахтали куры; перекликались

Тот же малый в сером кафтане, конторский дежурный, притащил самовар, чайник, стакан с разбитым блюдечком, горшок сливок… Автор «Записок» стал расспрашивать и выяснил, что в имении есть немец — управляющий, но распоряжается сама барыня, а в конторе сидят шесть человек — главный кассир и конторщики.

» — Ну, что ж, ты хорошо пишешь?»

Малый заулыбался и принес исписанный листок.

» — Вот мое писанье».

» — На четвертушке сероватой бумаги красивым и крупным почерком» было написано:

«Приказ от главной господской домовой ананьевской конторы бурмистру Михайле Викулову, №209.

Приказывается тебе немедленно по получении сего разыскать: кто в прошлую ночь, в пьяном виде и с неприличными песнями, прошел по Аглицкому саду, и гувернантку мадам Энжени француженку разбудил и обеспокоил? И чего сторожа глядели, и кто сторожем в саду сидел? И таковые беспорядки допустил?

Обо всем выше прописанном приказывается тебе в подробности разведать и немедленно конторе донести.

Главный конторщик Николай Хвостов».

К приказу была приложена огромная гербовая печать с надписью: «Печать главной господской ананьевской конторы», а внизу стояла приписка: «В точности исполнить. Елена Лоснякова».

» — Это сама барыня приписала, что ли? — спросил я.

— Как же-с, сами: оне всегда сами. А то приказ действовать не может.

— Ну, что ж, вы бурмистру пошлете этот приказ?

— Нет-с, сам придет да прочитает. То есть, ему прочтут; он ведь грамоте у нас не знает… А что-с, прибавил он, ухмыляясь: — ведь хорошо написано-с?

— Хорошо.

— Сочинял-то, признаться, не я. На то Коскенкин мастер.

— Как?.. Разве у вас приказы сперва сочиняются?

— А как же-с? Не прямо же набело писать».

Потом гость пару часов поспал, а проснувшись, услышал тихий разговор в конторе за перегородкой. Толстяк, главный конторщик договаривался о чем-то с неким купцом.

» — Тэк-с, тэк-с, Николай Еремеич, — говорил один голос: — тэк-с. Эвтого нельзя в расчет не принять-с; нельзя-с, точно…

— Уж поверьте мне, Гаврила Антоныч, — возразил голос толстяка: — уж мне ли не знать здешних порядков, сами посудите».

Они долго торговались.

— Так уж и быть, Николай Еремеич, так уж и быть,.. две сереньких и беленькую вашей милости, а там шесть с полтиной. По рукам, что ли?

— Четыре сереньких, — отвечал приказчик.

— Экой несговорчивый какой, — пробормотал купец. — Эдак я лучше сам с барыней покончу.

— Как хотите, — отвечал толстяк…

— Ну полно, полно, Николай Еремеич. Уж сейчас и рассердился! Я ведь эфто так сказал.

— Нет, что ж в самом деле…

— Полно же, говорят… Говорят, пошутил. Ну, возьми свои три с половиной, что с тобой будешь делать.

— Четыре бы взять следовало, да я, дурак, поторопился, — проворчал толстяк.

— Так там, в доме-то, шесть половиною-с, Николай Еремеич, — за шесть с половиной хлеб отдается?

— Шесть с половиной, уже сказано.

— Ну так по рукам, Николай Еремеич… Так я, батюшка, Николай Еремеич, теперь пойду к барыне-с… и так уж я и скажу: Николай Еремеич, дескать, за шесть с полтиною-с порешили-с.

— Так и скажите, Гаврила Антоныч.

— А теперь извольте получить.

Купец вручил приказчику небольшую пачку бумаги, которую тот начал разбирать.

Потом приехал Сидор, «мужик огромного роста, лет тридцати, здоровый, краснощекий, с русыми волосами».

» — Что ж, зачем приехал?

— Да слышь, Николай Еремеич, с нас плотников требуют.

— Ну, что ж, нет их у вас, что ли?

— Как им не быть у нас, Николай Еремеич… Да пора-то рабочая, Николай Еремеич.

— Рабочая пора! То-то, вы охотники на чужих работать, а на свою госпожу работать не любите…. Вишь, как вы избаловались.

Поди ты!

— Да и то сказать, Николай Еремеич, работы-то всего на неделю будет, а продержат месяц. То материалу не хватит, а то и в сад пошлют дорожки чистить.

— Мало ли чего нет! Сама барыня приказать изволила, так тут нам с тобой рассуждать нечего…

— Наши… мужики… Николай Еремеич… — заговорил наконец Сидор, запинаясь на каждом слове: — приказали вашей милости… вот тут… будет… .

— Что ты, что ты, дурак, с ума сошел, что ли? — поспешно перебил его толстяк. — Ступай, ступай ко мне в избу,… там спроси жену… она тебе чаю даст, я сейчас приду, ступай». Он, видимо, боялся, что охотник за перегородкой уже проснулся и услышит.

На улице раздались крики: «Купря! Купря!» Явился низенький, тщедушный человек в стареньком сюртуке со связкой дров за плечами. Его сопровождала шумная ватага дворовых, человек пять, все кричали: «Купря!.. В истопники Купрю произвели, в истопники!»

Оказывается, этот Купря, то есть Куприян, — портной; «и хороший портной, у первых мастеров в Москве обучался и на енералов шил». Но барыня приказала… А может быть, Купря еще тем провинился, что не задобрил вовремя контору?

Кто знает.

» — А послушай-ка, признайся, Купря, — самодовольно заговорил Николай Еремеич, видимо, распотешенный и разнеженный: — ведь плохо в истопниках-то? Пустое чай, дело вовсе?

— Да что, Николай Еремеич, — заговорил Куприян: — вот вы теперь главным у нас конторщиком, точно; спору в том, точно нету; а ведь и вы под опалой находились, и в мужицкой избе тоже пожили.

— Ты смотри у меня, однако, не забывайся, — с запальчивостью перебил его толстяк: — с тобой, дураком, шутят; тебе бы, дураку, чувствовать следовало и благодарить, что с тобой, дураком, занимаются.

— К слову пришлось, Николай Еремеич, извините…

— То-то же к слову.

Потом толстяк отправился к барыне, шумная ватага удалилась. Остался один

дежурный конторщик, но вскоре явился главный кассир, рыжий, с бакенбардами, в старом черном фраке и мягких сапогах. Он похож был на кошку и скорее крался, чем ходил.

Вдруг в контору ввалился человек совсем другого порядка: высокого роста, с лицом выразительным и смелым.

» — Нет его здесь? — спросил он, быстро глянув кругом.

— Николай Еремеич у барыни, — отвечал кассир. — Что вам надобно, скажите мне, Павел Андреич: вы мне можете сказать… Вы чего хотите?

— Чего я хочу?… Проучить я его хочу, брюхача негодного, наушника подлого… Я ему дам наушничать!

Павел бросился на стул.

— Что вы, что вы, Павел Андреич? Успокойтесь… Как вам не стыдно?

Вы не забудьте, про кого вы говорите, Павел Андреич! — залепетал кассир.

— Про кого? А мне что за дело, что его в главные конторщики пожаловали! Вот нечего сказать, нашли кого пожаловать!

Вот уж точно, можно сказать, пустили козла в огород!

— Полноте, полноте, Павел Андреич, полноте! Бросьте это…

— Ну, Лиса Патрикеевна, пошла хвостом вилять!.. А, да вот он и жалует, — прибавил он, взглянув в окно: — легок на помине…

Лицо толстяка сияло удовольствием, но при виде Павла он несколько смутился.

— Здравствуйте, Николай Еремеич, — значительно проговорил Павел, медленно подвигаясь к нему навстречу: — Здравствуйте.

Главный конторщик не отвечал…

— Что ж вы мне не изволите отвечать? — продолжал Павел. — Впрочем, нет… нет, — прибавил он: — эдак не дело; криком да бранью ничего не возьмешь. Нет, вы мне лучше добром скажите, Николай Еремеич, за что вы меня погубить хотите?»

Толстяк притворился непонимающим, но Павел наступал.

» — Ну, за что вы бедной девке жить не даете? Что вам надобно от нее?

— Вы о ком говорите, Павел Андреич? — с притворным изумлением спросил толстяк.

— Эка! Не знаете, небось? Я об Татьяне говорю.

Побойтесь Бога, — за что мстите? Стыдитесь: вы человек женатый, дети у вас с меня уже ростом, а я не что другое… Я жениться хочу: я по чести поступаю.

— Чем же я тут виноват, Павел Андреич? Барыня вам жениться не позволяет: ее господская воля! Я-то тут что?

— Вы что? А вы с этой старой ведьмой, с ключницей, не стакнулись небось? Небось.

Не наушничаете, а? Скажите, не взводите на беззащитную девку всякую небылицу? Небось, не по вашей милости ее из прачек в судомойки произвели! И бьют-то ее и в затрапезе держат не по вашей милости?..

Стыдитесь, стыдитесь, старый вы человек!…

— Ругайтесь, Павел Андреич, ругайтесь… Долго ли вам придется ругаться-то!

Павел вспыхнул.

— Что? Грозить мне вздумали? — с сердцем заговорил он. — Ты думаешь, я тебя боюсь? Нет, брат, не на того наткнулся, чего мне бояться?.. Я везде себе хлеб сыщу.

Вот ты — другое дело. Тебе только здесь и жить, да наушничать, да воровать…

— Ведь вот как зазнался, — перебил его конторщик, который тоже начинал терять терпение: фершель просто фершель, лекаришка пустой; а послушай-ка его, — фу ты какая важная особа!..

— Слушай, Николай Еремеич, — заговорил Павел с отчаянием; — в последний раз тебя прошу… вынудил ты меня — невтерпеж мне становится. Оставь нас в покое, понимаешь?..

Толстяк расходился.

— Я тебя не боюсь, — закричал он; — слышишь ли ты, молокосос! Я и с отцом твоим справился, я и ему рога сломил — тебе пример, смотри!

— Не напоминай мне про отца…

— Вона! Ты что мне за уставщик!

— Говорят тебе, не напоминай!

— А тебе говорят, не забывайся… А девке Татьяне поделом… Погоди, не то ей еще будет!

Павел кинулся вперед с поднятыми руками, конторщик тяжко покатился на пол.

Автор «Записок» в тот же день вернулся домой, а через неделю узнал, что госпожа Лоснякова «оставила и Павла и Николая у себя в услуженье, а девку Татьяну сослала: видно, не понадобилась».

В глуши, в имении помещицы — вполне бюрократическое учреждение с доморощенными, примитивными, но по-своему влиятельными чиновниками. Конторщики пишут ненужные бумаги, посредничают, влияют на принятие решений и страшно вредят окружающим, если не получают приличную взятку. В общем, паразитируют и мешают, но, видимо, придают некий вес делам и решениям барыни.

Эта контора — словно прообраз будущих неправедных в большинстве своем учреждений; только вместо полновластной барыни появится потом начальство, и все примет иные, далеко не столь примитивные, патриархальные формы.

© Вольская Инна Сергеевна, 1999 г.