«Король поэтов Игорь-Северянин»
Я, гений Игорь-Северянин, Своей победой упоен. Я повсеградно оэкранен! Я повсесердно утвержден!.. От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел. Я покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!..
Эти строки Игоря-Северянина часто приводятся как образец бесстыдной саморекламы, далекой от истинного значения его поэзии.
Но самое интересное, что в них — все правда. «Повсеградно оэкранен» — это не то чтобы, говоря по-современному, «экранизирован», а то, что имеет широкую и одинаковую везде популярность, — как одна и
«Я, гений…» — это, конечно, поэтическая гипербола. В начале ХХ века многие поэты играли в «гениев». Но то, что Игорь-Северянин — истинный поэт, поэт Божиею милостию, признавали в разное время В. Брюсов, А. Блок, М. Горький, В. Маяковский, Н. Гумилев, Б. Пастернак, М. Цветаева, О. Мандельштам — и не только они.
Сам поэт тоже знал себе цену. Когда в феврале 1918 года в зале Московского Политехнического музея любители поэзии провозгласили его «королем поэтов» , Игорь-Северянин отнесся к этому вполне серьезно, начавши строить свою биографию как «житие классика». И даже написал «Рескрипт короля».
Я избран королем поэтов — Да будет подданным светло!
Игорь-Северянин — псевдоним Игоря Васильевича Лотарева . Написание через дефис, довольно быстро утраченное в массовых изданиях, было для него принципиально: оно подчеркивало, что Северянин — это не фамилия, а как бы Второе имя . Приложение указывало на глубокую любовь автора к русскому Северу — и привносило элемент царственного величия.
Кто я? Я — Игорь-Северянин, Чье имя смело, как вино!
Он родился в Петербурге, детство провел в уездном городе Череповце и в усадьбе дяди «на любимой Суде». В юности перебрался к матери в Гатчину, где, собственно, и началось его поэтическое творчество. Первые стихи начал публиковать в 1906 году, но поистине оглушительный успех пришел к нему только в 1913-м, с выходом в свет первого большого сборника «Громокипящий кубок».
Это лучший сборник Игоря-Северянина и явление в русской поэзии начала века. В этой талантливой и свободной от всяких влияний книге стихов отразились лучшие качества поэта: искреннее и упоенное приятие мира, умение точно и пластично его живописать, острота лирических переживаний, оригинальная стихотворная техника. На фоне подчеркнуто серьезных, с прорывами в «теургию» стихов символистов поэзия Игоря-Северянина выглядела «простоватой» — и истинной.
Шумите, вешние дубравы! Расти, трава! цвети, сирень! Виновных нет: все люди правы В такой благословенный день!
Но подлинно всероссийскую славу Игорю-Северянину принесли «поэзоконцерты», с которыми он объездил чуть ли не всю Россию, а позднее, после революции, выступал и в Европе.
Кто не слышал меня, тот меня не постиг Никогда-никогда, никогда-никогда!
Когда зимой 1931 года он читал свои стихи в Париже, на его вечер пришли все русские эмигранты. И не потому, что все любили его стихи, а потому, что захотели вспомнить родину. Об этом замечательно написала в письме к поэту Марина Цветаева: «Ваш зал…
Зал — с Вами вместе двадцатилетних… Себя пришли смотреть: Свою Молодость: Себя Тогда, свою последнюю — как раз успели! — молодость, любовь…» Поэзоконцерты Игоря-Северянина были такой же приметой России 1910-х годов, как синематограф, романсы Вари Паниной, Анастасии Вяльцевой, «Пьеро» Вертинского.
Игорь-Северянин не читал свои стихи со сцены, как делали другие поэты. Он исполнял их в необычной, подчеркнуто острой эстрадной подаче, и делал это мастерски. У него был хорошо поставленный от природы голос, абсолютный слух, тонкая музыкальность и изощренное чувство ритма. Кроме того, для эстрады нужна была постоянная, оригинальная, но легко узнаваемая маска. У Игоря-Северянина это была маска эстета-гения, русского Оскара Уайльда, равнодушного к своей славе.
Современники, видевшие его выступления, рассказывают, что исполнял он свои «поэзы» подчеркнуто отстраненно, не вступая в контакт с публикой, будто бы даже слегка презирая ее. Он не жестикулировал: руки за спиной или скрещены на груди, взгляд устремлен куда-то вдаль, поверх голов. Читая стихи, он не подчеркивал смысла, а, наоборот, затруднял его восприятие неожиданными интонациями, паузами, растягиванием гласных звуков.
От начала к концу чтения распевность все больше нарастала, чтение почти превращалось в пение . Закончив чтение, автор быстро уходил с эстрады, не удостоив публику даже взглядом, и, несмотря на ее восторги, на поклоны больше не выходил.
У поэта сложился большой круг почитателей. «Громокипящий кубок» за пять лет выдержал десять изданий. Последующие сборники: «Златолира» , «Ананасы в шампанском» , «Victoria Regia» , «Поэзоантракт» , «Тост безответный» — также переиздавались неоднократно. Книги и концерты Игоря-Северянина стали, наряду с кинематографом и цыганским романсом, фактом массовой культуры начала века.
Игорь-Северянин, как и Маяковский, — поэт улицы, городской толпы. Он тоже пытался дать язык «безъязыкой» улице. Но если Маяковский обращался к «отверженным» города, то Северянин — к пестрому городскому люду: мещанам, гимназистам, бедным студентам, горничным и белошвейкам он предлагал язык грез.
Для них интригующие, новые и не совсем понятные слова — Ландолет бензиновый, моторный лимузин, шалэ березовое, осени berceuse, шоколадная шаплэтка И т. п. — оставались только словами, знаками недостижимой «шикарной» жизни, которая вместо традиционных окороков и наливок предлагает «мороженое из сирени» и «ананасы в шампанском».
Сударыни, судари, надо ль? — не дорого — можно без прений… Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Современные ему литературные направления усложняли и без того непростую действительность. Он же, наоборот, упрощал ее.
Мой мозг прояснили дурманы, Душа влечется в Примитив…
В послеоктябрьское время популярность Игоря-Северянина стала угасать. Его поздние поэтические сборники , созданные за границей, уже и не могли претендовать на былую популярность. Но он не был в строгом смысле слова «эмигрантом». Еще с 1915 года Игорь-Северянин иногда проводил лето в Эстонии, где отдыхали многие петербургские интеллигенты . Он отдыхал в маленьком полукурортном-полурыбацком поселке Тойла на берегу Финского залива.
В январе 1918 года он привез сюда из голодного революционного Петрограда больную мать и решил «на время» поселиться здесь сам: кончатся революции, установится мир — и он вернется обратно.
Но Северянину суждено было «застрять» в Эстонии навсегда. В 1930 году, встретившись с полпредом СССР Ф. Ф. Раскольниковым, он сказал ему об этом: «Прежде всего, я не эмигрант и не беженец. Я просто дачник. С 1918 года.
В 1921 году принял эстонское гражданство. Всегда был вне политики. Рад каждому, кто рад мне…» Он умер от сердечной недостаточности в оккупированном фашистами Таллине 20 декабря 1941 года.
Последние стихи его ясны и просты: картины природы — и человека в его единении с природой, воспевание любви, воспоминание о родине, о прошлом, ощущаемом на чужбине как некая изначальность людского бытия.
А в мире все цветет сирень, Весенний наступает день, Чарует рокот соловьиный, И людям так же снятся сны Обманывающей весны…
Читательский интерес к творчеству Игоря-Северянина временами ослабевал, но никогда не исчезал окончательно. Людям всегда требуется «поэт с открытой душой» , умевший во всех проявлениях действительности находить «сиянье жизни и тепла», радость, добро и бестрепетное наслаждение.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)