Интеллектуальный роман Манна. Проблематика и поэтика

Термин «интеллектуальный роман» был впервые предложен Томасом Манном. В 1924 г., в год выхода в свет романа «Волшебная гора», писатель заметил в статье «Об учении Шпенглера», что «Исторический и мировой перлом 1914-1923 гг. с необычайной силой обострил в сознании современников потребность постижения эпохи, и это определенным образом преломилось в художественном творчестве. «Процесс этот, — писал Т. Манн, — стирает границы между наукой и искусством, вливает живую, пульсирующую кровь в отвлеченную мысль, одухотворяет пластический

образ и создает тот тип книги, который.может быть назван «интеллектуальным романом». К этому типу от относит работы Ницше. Именно интеллектуальный роман стал жанром, впервые реализовавшим одну из характерных особенностей реализма 20 в. — обостренную потребность в интерпретации жизни, ее осмыслении. У немцев это: Т. Манн, Г. Гессе. У нас: Булгаков. У американцев: Фолкнер, Вулф.
Многослойность, многосоставность, присутствие в едином художественном целом далеко отстоящих друг от друга пластов действительности стало одним из самых распространенных принципов в создании романов 20 в. Манн членит действительность на жизнь в долине и на Волшебной горе. Первая половина 20 века выдвинула миф — порождение далекой давности, освещающей повторяющиеся закономерности в общей жизни человечества.
Поэтика: Внутреннее напряжение в немецком философском романе во многом рождается именно тем явственно ощутимым усилием, которое нужно, чтобы держать в цельности, сопрягать реально распавшееся время. Сама форма насыщена актуальным политическим содержанием: художественное творчество выполняет задачу прочерчивания связей там, где как будто бы образовались разрывы, где будто свободна от обязательств перед человечеством, где она существует по видимости в своем обособленном времени, хотя реально она включена в космическое и «большое историческое время» (М. Бахтин)
Образ человека стал конденсатором и вместилищем «обстоятельств» — некоторых их показательных свойств и симптомов. Душевная жизнь персонажей получила могучий внешний регулятор. Это не столкло среда, сколько события мировой истории и общее состояние мира.
Время, изображенное в романе — эпоха, предшествовавшая первой мировой войне. Но насыщен этот роман вопросами, обретшими острейшую актуальность после войны и революции 1918 г. в Германии.
Итальянец Сеттембрини. Представляет в романе благородный пафос старого гуманизма и либерализма, потомственный борец против феодализма и абсолютизма, против религии и всякого обскурантизма. Он — масон, видящий в масонстве организацию, работающую над нравственным усовершенствованием человечества. Он мечтает о поднятии всего высшую ступень культуры и прогресса, как технического, так и общегуманистического, о преодолении всех материальных тягот и распрей и войн. Выступая в принципе за всестороннее развитие человеческой личности. Он рационалист. Он противоречив: патетика смешивается с комизмом, высокопарность с искренностью, демократические принципы и простонародная нетребовательность с аристократической изысканностью вкуса.
Ганс Касторп, однако, отнюдь не сразу отдает предпочтение первому своему наставнику. Разрешение их споров вообще не может привести к развязке идейных узлов романа, хотя в фигуре Нафты Манн отразил многие общественные тенденции, приведшие к победе фашизма в Германии. Причина колебаний Касторпа не только в практической слабости отвлеченных идеалов Сеттембрини, потерявших в 20 веке опору в реальной действительности. Причина в том, что споры Сеттембрини и Нафты не отражают всей сложности жизни, как не отражают они и сложности романа («очень умно»).Примечательно, что к концу романа Саттембрини вообще преображается. Его прекраснодушие приобретает боевые формы, в его речах слышатся нотки подлинной активности, его гуманизм, несмторя на подчеркнутое миролюбие, становится воинствующим. Намечается даже кристаллизация, с точки зрения Манна, некоего подлинно положительного и притом жизнеспособного аспекта в мире современной буржуазной идеологии. Но все же этот аспект только намечается — и его сразу же захлестывает шквал мировой войны.
Нафта. Он иезуит, для которго средневековье, эпоха господства католицизма и княжеской власти, представляется идеальной эпохой. И в современности он предвидит возвращение к этой эпохе. Но вместе с тем он знает, что это возвращение не может быть связано с теми новейшими социальными процессами, которые происходят в современном обществе. И свой феодально-католичсекий идеал он соединяет с идеалом, который он сам обозначил как коммунистический. Самоубийство Нафты в высшей степени существенно для романа еще в том плане, что оно дает ответ на вопрос о том, кто более прав из двух «воспитателей» Ганса Касторпа. Гуманизм и благородство Сеттембрини оказываются сильнее и жизненнее, чем мрачное человеконенавистничество Нафты.
Вторым слоем, поверх написанного, придавая жвиой художественной конкретности высший символический смысл (как придан он, например, и самой изолированной от внешнего мира Волшебной горе — испытательной голбе, где ставится опыт познания жизни), ведет Манн важнейшие для него темы, и среди них тему об элементарном, необузданно-инстинктивном, сильном не только в горячечных видениях Нафты, но и в самой жизни.
При первой же прогулке Ганса Касторпа по коридору санотория за одной из дверей раздается необычный кашель, «будто видишь нутро человека». Смерть не влезает в санатории Бергхоф в то торжественное фрачное облачение, к каком герой привык встречать ее на равнине. Но и многие стороны праздного существования обитателей санатория отмечены в романе подчеркнутым биологизмом. Устрашают обильные трапезы, с жадностью поглощаемые больными, а часто и полуживыми людьми. Устрашает царящая здесь взвинченная эротичность. Сама болезнь начинает восприниматься как следствие распущенности, отсутствия дисциплины, непозволительного разгула телесного начала.
Через приглядывание к болезни и смерти (посещение Гансом Касторпом комнат умирающих), а заодно и к рождению, смене поколений (главы, посвященные воспоминаниям о дедовском доме и купельной чаше), через упорное чтение героем книг о системе кровообращения, строении кожи и т. д. («Я заставил его пережить явление медицины как событие», — писал впоследствии автор) ведет Томас Манн одну и ту же важнейшую тему.
Постепенно и исподволь читатель улавливает сходство разнообразных явлений, постепенно осознает, что взаимоборство хаоса и порядка, телесного и духовного, инстинктов и разума происходит не только в санатории Бергхоф, но и во всеобщем существовании и в человеческой истории.
Для скромного героя «Волшебной горы» Ганса Касторпа идея «овладения противоречиями» оставалась минутным озарением (глава «Снег»). Герою открывается теперь то, что упорно, но ненавязчиво приоткрывалось читателю на протяжении сотен страниц романа. «Человек — хозяин противоречий», — заключает Ганс Касторп. Но это означает ускользающую возможность и трудную задачу, а не извне подаренное решение. Вопрос, волновавший всех великих романистов 20 в., вопрос о том, как правильно жить, воспринимается Томасом Манном как постоянно стоящая перед каждым задача.