Изложение первой главы романа «Собачье сердце»
По всей Пречистенке сияли фонари. Бок болел нестерпимо, но Шарик временами забывал о нем, поглощенный одной мыслью — как бы не утерять в сутолоке чудесного видения в шубе и чем-нибудь выразить ему любовь и преданность. И раз семь на протяжении
Пречистенки до Обухова переулка он ее выразил. Поцеловал в ботик у Мертвого переулка, расчищая дорогу, диким воем так напугал какую-то даму, что она села на тумбу, раза два подвыл, чтобы поддержать жалость к себе.
Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул из-за водосточной
Гау…! вон! Не напасешься Моссельпрома на всякую рвань, шляющуюся по Пречистенке!
Господин оценил преданность и у самой пожарной команды, у окошка, из которого слышалось приятное ворчание валторны, наградил пса вторым куском поменьше, золотников
Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду.
За вами буду двигаться, куда ни прикажете.
— Фить-фить-фить! Сюда!
В Обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот переулок.
Фить-фить!
Сюда? С удово… Э, нет, позвольте.
Нет! Тут швейцар. А уж хуже этого ничего на свете нет.
Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов.
Живодер в позументе.
— Да не бойся ты, иди!
— Здравия желаю, Филипп Филиппович.
— Здравствуй, Федор.
Вот это — личность! Боже мой, на кого же ты нанесла меня, собачья моя доля! Что это за такое лицо, которое может псов с улицы мимо швейцаров вводить в дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот подлец — ни звука, ни движения! Правда, в глазах у него пасмурно, но, в общем, он равнодушен под околышем с золотыми галунами.
Словно так и полагается. Уважает, господа, до чего уважает! Ну-с, а я с ним и за ним.
Что, тронул? Выкуси. Вот бы тяпнуть за пролетарскую мозолистую ногу.
За все издевательства вашего брата. Щеткой сколько раз морду уродовал мне, а?
— Иди, иди.
Понимаем, понимаем, не извольте беспокоиться. Куда вы, туда и мы. Вы только дорожку указывайте, а я уж не отстану, несмотря на отчаянный мой бок.
С лестницы вниз:
— Писем мне, Федор, не было?
Снизу на лестницу почтительно:
— Никак нет, Филипп Филиппович , — в третью квартиру жилтоварищей вселили.
Важный песий благотворитель круто обернулся на ступеньке и, перегнувшись через перила, в ужасе спросил:
— Ну-у?
Глаза его округлились, и усы встали на дыбы.
Швейцар снизу задрал голову, приложил ладошку к губам и подтвердил:
— Точно так. Целых четыре штуки.
— Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну и что ж они?
— Да ничего-с!
— А Федор Павлович?
— За ширмами поехали и за кирпичом. Перегородки будут ставить.
— Черт знает что такое!
— Во все квартиры, Филипп Филиппович, будут вселять, кроме вашей. Сейчас собрание было, выбрали новое товарищество, а прежних — в шею.
— Что делается. Ай-яй-яй… Фить-фить.
Иду-с, поспеваю. Бок, изволите ли видеть, дает себя знать. Разрешите лизнуть сапожок.
Галун швейцара скрылся внизу. На мраморной площадке повеяло теплом от труб, еще раз повернули, и вот — бельэтаж.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)