Групповой портрет с дамой — Генрих Белль
Лени Пфайфер, урожденная Груйтен, немка. Ей сорок восемь лет, она все еще красива — а в молодости была истинной красавицей: блондинка, с прекрасной статной фигурой. Не работает, живет почти что в нищете; ее, возможно, выселят из квартиры, вернее, из дома, который некогда принадлежал ей и который она по легкомыслию потеряла в годы инфляции . Лени — странная женщина; автору, от лица которого идет повествование, доподлинно известно, что она «непризнанный гений чувственности», но в то же время он вызнал, что Лени за всю жизнь была близка с мужчиной
Любит танцевать, часто танцует полуголая или совсем нагая ; играет на фортепьяно и «достигла некоторого мастерства» — во всяком случае, два этюда Шуберта играет великолепно. Из еды больше всего любит свежайшие булочки, выкуривает не больше восьми сигарет в день. И вот что еще удалось узнать автору: соседи считают Лени шлюхой, потому, очевидно, что она им непонятна.
И еще: она чуть ли не ежедневно видит на экране телевизора Деву Марию, «всякий раз удивляясь, что Дева Мария тоже блондинка и тоже не такая уж юная». Они смотрят друг
У нее есть сын двадцати пяти лет, он сейчас в тюрьме.
По-видимому, выяснив все это, автор и задался целью понять Лени, узнать о ней как можно больше, причем не от нее — она слишком молчалива и замкнута, — а от ее знакомых, друзей и даже врагов. Так он и начал писать этот портрет десятков людей, в том числе тех, кто вовсе не знает Лени, но может рассказать о людях, некогда для нее важных.
Одна из двух близких подруг героини, Маргарет, сейчас лежит в больнице, умирая от какой-то страшной венерической болезни. От нее мы узнаем, например, что Лени лечила слюной и наложением рук и своего сына, и его отца — единственного мужчину, которого она по-настоящему любила. Маргарет же дает первые сведения о человеке, оказавшем сильнейшее влияние на Лени, когда она, еще подростком, жила и училась при монастыре. Это монахиня, сестра Рахиль Гинцбург, существо совершенно феерическое.
Она проходила курс в трех лучших университетах Германии, была доктором биологии и эндокринологии; ее много раз арестовывали еще во время первой мировой войны — за пацифизм; христианство приняла тридцати лет … И представьте себе, эта высокоученая женщина не имела права преподавать, она служила уборщицей при туалетах в монастырском интернате и, против всех правил приличия, учила девиц судить об их здоровье по калу и моче. Она видела их насквозь и воистину учила их жизни.
Лени навещала ее и годы спустя, когда сестру Рахиль изолировали от мира, заперли в монастырском подвале.
Почему, за что? Да потому, что общий фон группового портрета — флаг со свастикой. Ведь Лени было всего одиннадцать лет, когда наци пришли к власти, и все развитие героини прошло под знаком свастики, как и все события вокруг нее. Так вот, с самого начала своего владычества наци объявили католическую церковь вторым врагом Германии после евреев, а сестра Рахиль была и католичкой, и еврейкой.
Потому начальство ордена отстранило ее от преподавания и спрятало под фартуком уборщицы, а затем — за дверью подвала: ее спасали от гибели. Но после смерти сестры Рахили, как бы опровергая «коричневую» реальность Германии, реальность войны, арестов, расстрелов, Доносов, на могиле монахини сами собой вырастают розы. И цветут вопреки всему. Тело хоронят на другом месте — розы цветут и там.
Ее кремируют — розы вырастают там, где нет земли, где один камень, и цветут…
Да, странные чудеса сопутствуют Лени Пфайфер… Маленькое чудо происходит и с самим автором, когда он приезжает в Рим, чтобы узнать побольше о сестре Рахили. В главной резиденции ордена он знакомится с очаровательной и высокоученой монахиней, она рассказывает ему историю с розами — и вскоре покидает монастырь, чтобы стать подругой автора. Так-то вот.
Но увы, для самой Лени чудеса, даже светлые, всегда имеют скверный конец — но об этом чуть позже, сначала зададимся вопросом: кто, кроме Рахили, взращивал эту странную женщину? Отец, Губерт Груйтен — есть и его портрет. Простой рабочий «выбился в люди», основал строительную фирму и стал стремительно богатеть, строя укрепления для гитлеровцев.
Не очень понятно, ради чего он наживал деньги — все равно «бросал их кипами, пачками», как говорит другой свидетель. В 1943 г. учинил совсем непонятное: основал фиктивную фирму, с фиктивными оборотами и служащими. Когда дело раскрылось, его едва не казнили — приговорили к пожизненному заключению с конфискацией имущества. Правда, Груйтен пустился в эту эскаладу после гибели сына Генриха, служившего в оккупационной армии в Дании.
Генриха расстреляли вместе с его двоюродным братом Эрхардом: юноши пытались продать какому-то датчанину пушку; это был протест — продавали за пять марок.
А Лени… Она потеряла брата, перед которым преклонялась, и жениха — она любила Эрхарда. Может быть, из-за этой двойной потери и пошла кувырком ее жизнь. Может быть, потому она и вышла внезапно замуж за человека совершенно ничтожного .
Сверх всех несчастий после осуждения отца Лени перестала быть богатой наследницей, и ее послали отбывать трудовую повинность.
Снова маленькое чудо: благодаря какому-то высокому покровительству она попала не на военное предприятие, а в садоводство — плести венки; венков в те годы требовалось много. Лени оказалась талантливой плетельщицей, и владелец садоводства Пельцер не мог на нее нарадоваться. А кроме того, влюбился в нее — как большинство ее знакомых мужчин.
И туда же, в садоводство, приводили на работу военнопленного лейтенанта Красной Армии Бориса Львовича Колтовского. Лени полюбила его с первого взгляда, и он конечно же не устоял перед юной белокурой красавицей. Узнай власти об этом романе, обоих бы казнили, но благодаря очередному чуду на влюбленных никто не донес.
Автор приложил огромные усилия, чтобы выяснить, каким это образом русский офицер избежал концлагеря «со смертностью 1:1» и был переведен в лагерь «с чрезвычайно низкой смертностью 1:5, 8»? И сверх того, из этого лагеря его не посылали, как всех, тушить горящие дома или разбирать завалы после бомбежек, а отправляли плести венки… Оказалось, что отец Бориса, дипломат и разведчик, служа до войны в Германии, завел знакомство с неким «высокопоставленным лицом», обладавшим огромным влиянием и до, и после, и во время войны.
Когда Борис попал в плен, его отец ухитрился сообщить об этом знакомцу, и тот сложнейшим путем нашел Бориса среди сотен тысяч пленных, перевел его — не сразу, шаг за шагом, — в «хороший» лагерь и пристроил на легкую работу.
Возможно, из-за контакта с «лицом» Колтовского-старшего отозвали из его резидентуры в Германии и расстреляли. Да, таков уж рефрен этого повествования: расстрелян, погиб, посажен, расстрелян…
…Они могли любить друг друга только днем — на ночь Бориса уводили в лагерь, — и только во время воздушных налетов, когда полагалось укрываться в бомбоубежище. Тогда Лени и Борис уходили на соседнее кладбище, в большой склеп, и там, под грохот бомб и свист осколков, они и зачали сына.
Опасная эта связь продолжалась до конца войны, причем Лени проявила несвойственную ей хитрость и изворотливость: сначала нашла фиктивного отца будущему ребенку, потом все же сумела зарегистрировать дитя как Колтовского; самому Борису заготовила немецкую солдатскую книжку — на тот момент, когда уйдут наци и появятся американцы. Они пришли в марте, и четыре месяца Лени с Борисом прожили в нормальном доме, вместе, и вместе лелеяли ребенка и пели ему песни. Борис не захотел сознаться, что он русский, и оказался прав: скоро русских «погрузили в вагоны и отправили на родину, к отцу всех народов Сталину».
Но уже в июне его арестовал американский патруль, и Бориса послали — как немецкого солдата — на шахты в Лотарингию. Лени исколесила на велосипеде весь север Германии и в ноябре нашла его наконец — на кладбище: в шахте произошла катастрофа, и Борис погиб.
В сущности, здесь конец истории Лени Пфайфер; как мы знаем, жизнь ее продолжается, но жизнь эта словно определяется теми, давними, месяцами, проведенными рядом с Борисом. Даже то, что ее пытаются выселить из квартиры, в какой-то мере с этим связано. И то, что ее сын, родившийся в день чудовищной многочасовой бомбежки, угодил в тюрьму за мошенничество, тоже соотносится с любовью Лени к Борису, хотя и не вполне ясным образом. Да, жизнь продолжается. Однажды Мехмед, турок-мусорщик, стал на коленях просить Лени о любви, и она сдалась — по-видимому, из-за того, что не может вынести, когда человек стоит на коленях.
Теперь она снова ждет ребенка, и ее не волнует то, что у Мехмеда в Турции остались жена и дети.
«Нужно и впредь стараться ехать в земной карете, запряженной небесными конями» — вот последние слова, услышанные от нее автором.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)