«Сандро из Чегема»

Читательское признание Ф. Искандер получил благодаря ряду сатирических повестей и рассказов, и прежде всего большому циклу произведений под общим названием «Сандро из Чегема».
Произведениям Искандера свойственны терпкий юмор, язвительная сатира, тонкая лирика и высокая романтика. Но од повременно в них сильны философские и даже трагические тона — герои Искандера многонациональны (греки, абхазцы, русские, татары.), все чаще посещают их горькие раздумья: а правильно ли прожита жизнь, все ли сделано для того, что встретить последний

час достойно? И порой на эти вопросы чрезвычайно трудно найти ответ.
Все рассказы в цикле «Сандро из Чегема» связаны друг с другом, они как бы проникают один в другой, продолжая главную мысль — люди разные, но они обязаны оставаться людьми в любых обстоятельствах. Вот, к примеру, рассказ «Детский сад». Во дворе детского сада росла груша. Время от времени с дерева падали перезревшие плоды. Их подбирали дети и тут же поедали. Как-то раз один мальчик подобрал особенно большую и красивую грушу. Он хотел ее съесть, но воспитательница отобрала у него грушу и сказала, что она пойдет на общий обеденный компот. После некоторых колебаний мальчик утешился этим.
Выходя из детского сада, мальчик увидел воспитательницу. Она тоже шла домой. В руке она держала сетку. В сетке лежала его груша. Мальчик побежал, потому что ему стыдно было встретиться глазами с воспитательницей.
Автор считал эту историю достаточно грустной и вернулся к ней в другом рассказе: «Начало». Происходит разговор с читателем, который нашел юмор в ситуации с грушей совсем не в том, что имел в виду писатель.
«- Так что же вас так рассмешило? — спросил я у него.
Он снова затрясся, на этот раз от беззвучного смеха, и махнул рукой — дескать, хватит меня разыгрывать.
— Все-таки. Я не понимаю, — настаивал я.
— Неужели? — спросил он и слегка выпучил свои и без того достаточно выпмйпые глаза.
— Так если воспитательница берет грушу домой, представляете, что берет директор детского сада?! — почти выкрикнул он и снова расхохотался.
— При чем тут директор? О нем в рассказе ни слова не говорится, — возразил я.
— Потому и смешно, что не говорится, а подразумевается, — сказал он и как-то странно посмотрел на меня своими выпуклыми, недоумевающими глазами.
Он стал объяснять, в каких случаях бывает смешно прямо сказать о чем-то, а в каких случаях прямо говорить не смешно. Здесь именно такой случай, сказал он, потому что читатель по разнице в должности догадывается, сколько берет директор, потому что при этом отталкивается от груши воспитательницы.
— Выходит, директор берет арбуз, если воспитательница берет грушу? — спросил я.
— Да нет, — сказал он и махнул рукой. Разговор перешел на посторонние предметы, но я все время чувствовал, что заронил в его душу какие-то сомнения.»
В рассказах Искандера участвуют люди разных национальностей. Но никогда не возникает национальной вражды между этими людьми, так как они друг друга уважают.
Даже Москва в изображении писателя доброжелательна и вовсе не «бьет с носка», а «слезам верит»: «Москвичи обрадовали меня своей добротой и наивностью. Как потом выяснилось, я им тоже показался наивным. Поэтому мы легко и быстро сошлись характерами. Людям нравятся наивные люди. Наивные люди дают нам возможность перенести оборонительные сооружения, направленные против них, на более опасные участки. За это мы испытываем к ним фортификационную благодарность»
Но Искандер изменил бы себе, своему стилю, если бы не добавил к этому описанию москвичей небольшую шпильку: «Единственная особенность москвичей, которая до сих пор осталась мной не разгаданной, — это их постоянный, таинственный интерес к погоде.
— Тише! — встряхивается вдруг кто-нибудь и подымает голову к репродуктору. — Погоду передают.
Все, затаив дыхание, слушают передачу, чтобы на следующий день уличить ее в неточности. В первое время, услышав это тревожное: «Тише!», я вздрагивал, думая, что начинается война или еще что-нибудь не менее катастрофическое. Потом я думал, что все ждут какой-то особенной, неслыханной по своей приятности погоды. Потом я заметил, что неслыханной по своей приятности погоды как будто бы тоже не ждут. Так в чем же дело?»
Пронизанные добротой и симпатией к людям рассказы Искандера призывают людей к дружбе, отрицают любую причину национальной вражды, приводят примеры единства. Он сравнивает человеческое общество с парком, цветущим садом, где мирно и радостно растут разные деревья, кустарники, травы и цветы.
А о своем писательском стиле он сообщает в присущей ему парадоксальной манере:
«Смешное обладает одним, может быть, скромным, но бесспорным достоинством: оно всегда правдиво. Более того, смешное потому и смешно, что оно правдиво. Иначе говоря, не все правдивое смешно, но все смешное правдиво».
Сочинение хочется закончить отрывком из статьи Искандера о нравственных потерях нынешнего века: «Национализм — это когда свинья чешется о другую свинью».
«Сейчас общепризнанно, что двадцатый век оказался самым трагическим в истории человечества. Он оказался не только самым трагическим, но и самым позорным. Я уже об этом говорил, но придется кое-что повторить. .Математически ясно, что человечество постепенно дичает, хотя огромные технические достижения двадцатого века маскируют одичание душ.
Более того, эти одичавшие люди создают свою масскультуру, лишенную этического начала, которая угодна одичавшим людям и еще более способствует их одичанию. Миллионы бывших неграмотных людей стали полуграмотными и втянуты в политическую жизнь.
.Национализм, заметно усилившийся в двадцатом веке, тоже результат одичания человеческих масс. Национализм — это когда свинья, вместо того чтобы чесаться о забор, чешется о другую свинью.
.Все правительства/мира должны найти в себе силу благородства ограничить свЪе честолюбие, чтобы привлечь к духовному управлению государством людей с наибольшим нравственным авторитетом в своей стране.
Развитие человечества никогда не было прямой линией. В двадцатом веке мы несколько раз опускались до людоедства: Сталин, Гитлер, Мао, Пол Пот и так далее. Почему бы нам не возвратиться к власти нравственных авторитетов?»