П. Зюскинд.» Парфюмер». Рецензия

«Читательское потрясение, какое редко приходится пережить, феноменальный замысел» (Svenska Dagbladet, Ctokgolm). Замысел и впрямь не рядовой. Немного найдется литературных произведений, в основе которых лежит одно из способностей человека воспринимать мир.
О выдающейся памяти вспомним рассказ Х. Л.Борхеса «Фунес, чудо памяти». И все? А ведь были люди, обладавшие неограниченной (эйдетической) памятью — например Шерешевский (он запоминал любую книгу целиком после первого прочтения, включая то, на каком слоге был сделан перенос на любую следующую

по номеру страницу). Лурье вживе наблюдал его почти 30 лет и написал об этом интереснейшее обширное исследование (единственное в истории мировой психологии). Эйдетиками были Фемистокл — он знал наперечет всех жителей Афин, а когда его попросили научить запоминать, он сказал — если бы меня кто — нибудь научил забывать., Наполеон (он знал поименно всех солдат своей старой гвардии и помнил, какая у каждого семья), Гитлер наизусть знал военно — морской справочник кораблей мира, прочитав его за одну ночь. Феноменальная (но не эйдетическая) память была у А. Ахматовой (она знала наизусть всего Евгения Онегина), Семена Липкина (он также наизусть знал всю русскую поэзию начиная с Хераскова). Реальные люди, и всего один рассказ?
Тем интереснее замысел П. Зюскинда — ведь его повесть построена вокруг запаха. А мог ли вживе существовать Гринуэй?
Анатомическое строение органов собаки таково, что она может издавать только простые звуки. Подобно этому в мире запахов по сравнению с ней нем человек по причине слишком малого количества у него соответствующих рецепторов. Это имеет следствием то, что на сознательном уровне люди мало восприимчивы к запахам, особенно мужчины. Правда именно среди последних встречаются очень чувствительные, но вовсе не такие, как Гринуэй и собаки. Это композиторы, составляющие, как и Гринуэй, духи и одеколоны. Среди них была в виде исключения и женщина, правда ее звали Коко Шанель.
На бессознательном же уровне чувствительность к запахам у всех людей значительно выше и именно они в первую очередь сигнализируют, подходят ли партнеры друг другу в сексуальном отношении. Но это никем не осознается.
Итак, П. Зюскинд в своей повести преднамеренно описал «то, чего нет», как говорил благородный гуингм, хозяин Гулливера в одном из его путешествий.
Однако достойны восхищения яркость и убедительность, с которыми П. Зюскинд описал вонь Парижа (не забудем, что для француза самый восхитительный запах — это запах немытого женского тела) и запахи его парфюмерных лавок. Убедительны описания способов приготовления духов и вообще вся вымышленная атмосфера старого города. Он большой мастер, а осознавать, что он к тому же писатель современный, очень приятно.
Чтение повести захватывает с первых строк. Но понемногу читатель начинает испытывать все возрастающее чувство ожидания чего — то большего, чем то, что содержится в тексте. Это «что — то большее» и делает любой рассказ, повесть или роман настоящей литературой.
Для чего автор сочинил такой яркий текст, «сотканный из блестящих и пылких натяжек» (Венедикт Ерофеев)?. Что хотел сказать П. Зюскинд этой замечательной повестью? О чем? О власти как самоцели? О могущественном влиянии запаха на человека? (Все же не настолько, как это описано в повести!) Вряд ли можно согласиться и с мнением тех, кто хотел бы за автора вложить в текст не содержащийся там смысл (их можно понять, текст — то очень привлекательный!). Но настоящая литература в этом не нуждается. Для примера вспомним повесть Дафны Дю Мурье «Птицы» и замечательный фильм А. Хичкока. Там изображено тоже «то, чего не было», но за этим стоит метафора, не нуждающаяся в читательском снисхождении.
Однако вернемся к П. Зюскинду.
Довольно связное течение рассказа вдруг прерывается фантастической сценой несостоявшейся казни Гринуэя, сценой, резко выбивающейся из контекста — она не находит уравновешивания ни в метафорическом, ни в символическом смысле повести. Похоже, автор не знает, как и чем закончить рассказ. Вдруг Гринуэй обнаруживает в себе желание «умереть в Париже» — почему? Вовсе нелогично, если учесть так ярко описанную человекобезразличность Гринуэя. И почему он ре