Образ и характер Маугли

В Англии конца прошлого века были два писателя, давшие диаметрально противоположные ответы на этот вопрос,- Киплинг и Уэллс. Они были почти ровесниками (Уэллс родился девятью месяцами и тремя неделями позже Киплинга), являлись свидетелями одних и тех же исторических событий, но выводы для себя сделали разные.
Уэллс, приняв обе стороны просветительской философии, попытался соединить их и применить к современному миру. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Образ и характер Маугли в Книге джунглей. Краткое содержание не дает

понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений.) Результатом была уэллсовская теория мирового государства, построенного на социалистических основах. Любопытно, что Уэллс не сбрасывал при этом со счетов Британскую империю. Она способствовала распространению английского языка, а значит, сблизила людей. Она лишний раз показала возможность грандиозных государственных образований. Но чтобы стать мировым государством, Британская империя должна не только расшириться, но и усвоить иные политические и социальные принципы. Британская империя была для Уэллса не более чем черновым наброском мирового государства.
Киплинг думал иначе. Он тоже не принимал Империю такой, какая она есть, но лишь потому, что она не во всем отвечала его! имперскому идеалу. В англичанах же он видел избранный народ, призванный руководить человечеством.
По-разному Уэллс и Киплинг откликнулись и на характерный для конца века моральный упадок правящих классов. Уэллс говорил, что морали стяжания надо противопоставить мораль служения. Киплинг готов был бы подписаться под этим обеими руками. Только у Киплинга и Уэллса были разные идеалы. Уэллс призывал служить Человечеству. Киплинг — Империи. А отсюда и остальные различия. Герои Киплинга служат не ожидая награды. Их служба, если угодно, «сама себе награда». Но при этом! мародерство для них — узаконенная веками военная добыча, а человеческая активность становится столь ценной, что в конечном счете делается безразлично, чему она служит. Мистера Томлинсона, героя знаменитой киплинговской баллады, не принимают ни! в рай, ни в ад, ибо он не совершал ни добрых, ни злых поступков, а герой столь же знаменитого поэтического монолога «Мэри Глостер» крепкий судовладелец, почти разбойник, противопоставляется его испорченному образованием сыну. Он — деятель. Его! сын — бездельник.
Киплинг, подобно Уэллсу,- коллективист. Но его «коллективизм» поставлен на службу таким целям, что не исключает самых отвратительных проявлений индивидуализма.
Киплинг, подобно Уэллсу,- популист: он апеллирует не к какому-либо определенному классу, а к самым широким слоям народа. Можно даже сказать, что он больше популист, чем Уэллс, поскольку у того популизм сочетался с элитарностью. Киплинг всегда готов выступить в защиту простого человека. Но для него олицетворением «простого человека» оказывается солдат, несущий все тяготы службы Империи и презираемый теми, чьи кошельки он помогает набивать. Прекрасный тому пример — знаменитое киплинговское стихотворение «Томми Аткинс», где он с необыкновенной убедительностью говорит от лица солдата. Если угодно, даже от лица народа — но в той лишь мере, в какой народ заражен шовинистическими предрассудками. И в Англии конца прошлого века, где сравнительно высокий уровень жизни поддерживался за счет доходов, получаемых с колоний, аудитория Киплинга была весьма широка, хотя и неоднородна. К рабочему классу Киплинг всегда относился с большим подозрением — как, впрочем, и подобает человеку его политической ориентации.
Но «Книги джунглей» представляют собой в этом отношении феномен особого рода.
Сама по себе их фактическая основа достаточно шатка. Особенно это касается историй о детях, вскормленных зверями, распространенных в Индии. На полке в кабинете Киплинга стояла книга Роберта Армитаджа Стерндейла «Млекопитающие Британской Индии и Цейлона», к которой он не раз обращался. Там эти истории названы «не беспочвенными». Однако некоторые ученые категорически отрицают их достоверность. Биологический цикл тех же волков (а именно волчица вырастила Маугли) не совпадает с биологическим циклом человека, и волчица кормит своих детенышей недостаточно долго. С этим нетрудно спорить, поскольку человеческий детеныш может переходить от одной волчицы к другой и прибегать к разным формам «прикормки». Но нельзя спорить с другим: все факты, попавшие в распоряжение ученых, свидетельствуют о том, что дети, украденные и выращенные зверями, не возвращаются потом в человеческое состояние. Человек не существует вне человечества и психологическая структура этих детей нарушается настолько, что они даже живут примерно такой же срок, что и звери, их воспитавшие. Вернуть их к человеческому состоянию оказывается невозможно. Они ходят на четвереньках, спят днем и пробуждаются ночью, не усваивают членораздельной речи. Именно такими должны были быть основатели Рима, легендарные Ромул и Рем, вскормленные волчицей. То же самое можно сказать и о киплинговском Маугли. Остаться человеком, вернуться к людям и даже поступить на службу в лесничество он никак бы не мог.
Но Киплинг, в конце концов, пишет не научный трактат. Он создает свой вариант истории о «естественном человеке», находящемся в гармонии с природой. И в той же мере, в какой человек у Киплинга сливается с природой, природа поднимается до человека. Действующие лица «Книг джунглей» очеловечены ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы они с Маугли могли жить одной жизнью. Последарвиновский «естественный человек» — часть природы. И вместе с тем он — высший продукт эволюции: недаром звери не выдерживают взгляда Маугли, недаром он первый сумел овладеть огнем. Он — «царь природы», но не завоеватель, пришедший извне, а существо, сумевшее подняться над теми, кто его воспитал. Здесь каждый может сказать другому «мы с тобой — одной крови,- ты и я».
«Книги джунглей» не выставляют напоказ, а, напротив, поглощают Киплинга-империалиста. Лишь изредка сатира выходит на передний план. Так, нетрудно догадаться, что обезьянье племя бандерлогов олицетворяет собой ненавистных Киплингу лондонских интеллигентов (и либералов вообще), особенно тех, что заседают в парламенте, этих пустозвонов, не понимающих, как далек путь от слова к действию. Недаром они поют:
Вот мы на деревьях сидим рядами, Все наши прекрасные мысли — с нами, Работать не надо, труда никакого — Пожелать лишь стоит, и все готово!
Но, как уже говорилось, «Книги джунглей» — не собрание басен. Они написаны не о политических распрях, а о месте человека в природе и принадлежат к мифотворческой традиции, снова заметно возобладавшей в литературе XX в. И сколь ни разнятся между собой и «Книгами джунглей» такие признанные шедевры мифотворческой линии в современной литературе, как «Улисс»1 Джеймса Джойса, «Иосиф и его братья» Томаса Манна и «Кентавр» Джона Апдайка, можно смело сказать, что эта книга Киплинга — одно из ее начал.
«Книги джунглей» имели огромный успех и, по словам Киплинга, «породили целый зоопарк подражаний», наиболее известное из которых «Тарзан» сделалось своего рода «бестселлером массовой литературы». Но сами по себе «Книги джунглей» принадлежат большой литературе.
«Книгами джунглей» не исчерпываются достижения американского периода Киплинга. Здесь было начато многое из того, что читатели получили в последующие годы. Но тут произошли события, словно бы поделившие жизнь Киплинга на две части, причем почти хронологически равные — началась Англо-бурская война.