«Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»

«Если все читать, жить некогда», — твердят наши сограждане, утомленные обилием интересных публикаций. И все же появление в журналах прозы Владимира Войновича не прошло незамеченным. Многие ждали этого события, особенно предвкушая выход в свет романа о солдате Чонкине. Вопреки всем запретам, похождения русского Швейка, по воле случая вступившего в борьбу с неким «Учреждением», давно получили известность в литературных кругах.
Сатира Войновича заслуживает подхода серьезного и непредвзятого. Перед нами проза мастера, умеющего

оригинально использовать и сочетать элементы разных литературных традиций.
Войнович пишет о людях, условиями тотального режима превращенных в озлобленную, запуганную и жадную толпу. И следует заметить: у него эти люди подчас действуют в ситуациях, повторяющих самые героические и трогательные коллизии мировой классики, русской классики и фольклора. Вот два примера, хотя их гораздо больше. Недотепа Чонкин, посланный в село Красное стеречь останки разбитого самолета и в суматохе начала войны забытый на этом никому не нужном посту, на свой лад переживает все приключения сказочного простака Иванушки. Смирный и доверчивый, Чонкин берет верх над врагами, казалось неуязвимыми — капитаном Милягой и его подручными. Бездомный, он обретает кров и добрую подругу Нюру. Презираемый, получает в финале невиданную награду — орден из генеральских рук. Но тут и сказке конец: орден у него тотчас отбирают, а самого тащат в кутузку. Этот эпизод не что иное, как пародия на одну из сцен романа Гюго «Девяносто третий год» с его торжественными размышлениями о путях истории и трагизме человеческой судьбы. Ироническая проза Войновича ориентирована и на эти проблемы. За плечами низкорослого красноухого Вани Чонкина много литературных предков.
Секрет замысла в том, что Чонкин, вопреки своей невзрачности и лукавым авторским замечаниям, герой отнюдь не народный.
Она живет в груди Чонкина, худшего из солдат своего подразделения, сожителя почтальонши Нюры, главаря мифической банды, взявшей в плен людей Миляги и разгромленной полком под командованием свирепого генерала Дрынова.
Объявленный государственным преступником, Чонкин далек от вольномыслия. Он и вождя чтит, и армейский устав уважает, да так, что готов лечь костьми, охраняя вверенный ему металлолом. Только беспощадности, популярной добродетели тех лет, Чонкину Бог не дал. Он всех жалеет: Нюру, и своих пленников, и кабана Борьку. Даже Гладышева, который пытался его застрелить, Чонкин пожалел, за что и поплатился. Наивному герою Войновича невдомек, что доброе сердце — тоже крамола. Он со своим даром сострадания воистину враг государства «и лично товарища» Миляги, Дрынова, Сталина.
Кстати, Сталин лично в романе не присутствует. Это своего рода волшебное слово, из тех, что в мире страха и обмана значит больше, чем реальность. Если в начале времени «Слово было Бог», то здесь, изолгавшееся и обездушенное, оно предстает как мелкий шкодливый бес, чья прихоть самовластно распоряжается судьбами персонажей.
Роман построен так, что слово становится причиной всех решающих поворотов действий. Чонкин по наущению стервеца Самушкина задает политруку роковой вопрос: «Верно ли, что у Сталина две жены?» Плечевой распространяет гнусную сплетню о Нюре. Гладышев строчит донос на соседа. Сотрудники органов, предвкушая расправу над старым сапожником Моисеем Соломоновичем, с ужасом обнаруживают, что фамилия их жертвы — Сталин. Миляга в минуту растерянности невпопад выкрикивает: «Да здравствует товарищ Гитлер!» Жизнь и смерть героев романа зависят от слова, прозвучавшего или написанного, недослышанного или перевернутого. От слова, которое на глазах утрачивает свой первоначальный действительный смысл.
Войнович неистощим в изображении комических ситуаций, но слишком сострадателен, чтобы смешить. И сегодня мы читаем Войновича иначе, не только смеемся над героями, но и плачем над ними.